Письма в древний Китай

Это правда, что, отправляясь в путешествие, я твердо решил и в этом далеком мире соблюдать ритуалы и обычаи моей родины. Но я не учел, что тысяча лет (и десять тысяч ли, о которых мы не предполагали) сделают этот мир настолько непохожим на наш. Поэтому я уже через несколько дней после прибытия в страну большеносых был вынужден освободить себя от этого обета. Я вспомнил все те же слова великого Кун-цзы: в чужом краю придерживайся его обычаев, чужеземцев в свою веру не обратишь. А в главе «Юй Ли» трактата «Ли-Цзи» сказано: прежде чем войти в чужой дом, узнай, о чем в нем не говорят. Конечно, мудрец с Абрикосового холма учит также, что благородный муж воздействует на других безмолвно, подавая им пример своим поведением... Но подумай сам, дорогой Цзи-гу, сумел бы я изменить в этом мире хаоса хоть что-нибудь, даже обладай я вдесятеро большими добродетелями? У господина Ши-ми есть перевод книги «И Цзин»; читал ли он его, я не знаю. Госпоже Кай-кун я, как ты помнишь, преподнес перевод трактата «Ли-цзи». Она обещала мне прочесть его... Когда сможет. Могу ли я сделать больше? «Добродетель и долг – в том, чтобы не ты ходил за людьми, а чтобы они за тобой ходили; добродетель и долг – в том, чтобы не ты искал учеников, а чтобы к тебе шли желающие учиться», – это тоже «Ли-цзи».

Так я и живу здесь, не выполняя обрядов и не следуя нашим заповедям, точно варвар, лишь в душе сохраняя верность долгу и добродетели. «Когда другие люди (большеносые, добавлю я) мне рады, рад и я. Когда же другие не рады мне, то есть ведь еще я сам, чтобы не оставить себя без радости», – сказано в книге «Чунь цю»[51]

.

Говорить о долге и добродетели с госпожой Кай-кун бессмысленно. Дело не в ее нравственности – даже если понимать это буквально, – а в том, что она живет, стремясь лишь во всем угодить себе, что, как я уже рассказывал, слишком вредит здоровью. Если человек утрачивает взаимосвязь с окружающим миром и вместо того, чтобы со всей почтительностью взяться за изучение и восстановление извечного мирового порядка, пытается навязать ему свою волю, – такого человека всегда будет одолевать недовольство. Впрочем, к чему я все это говорю? Пусть живет, как хочет: ведь она женщина и к тому же очень красива. Господин Юй Гэнь тоже не поймет меня, если я заговорю с ним об этом. Он прекрасно разбирается в лесоводстве и высказывает очень глубокие мысли о своем государстве и его порядке, но древние ритуалы ему совершенно чужды. Он как-то сказал, что знает всего один

ритуал, который зато тщательно соблюдает: быть живым и здоровым. Только господин Ши-ми (а возможно, и господин судья Мэй Ло, с которым я пока знаком слишком мало) способен беседовать на такие темы. Несколько дней назад я снова навестил его: у него собиралась Небесная Четверица. (Я слушаю их и не могу наслушаться. В этот раз они играли две пьесы божественного Мо-цао. Господин Ши-ми обещал в ближайшее время пригласить меня на публичное музицирование, при котором музыка исполняется целым оркестром. Правда, он, к сожалению, не забыл о своей старой затее – а я-то надеялся! – и вновь попросил меня дать ему компас времени. Он хочет отправиться в путешествие сразу же, как только уедет его достопочтенная вдовая госпожа матушка. Ему не хотелось бы, чтобы она излишне переживала за него.) После того как три его друга-музыканта ушли, мы с ним еще долго сидели, принеся в жертву несколько Да Ви-доу. В этот раз мы говорили о религии.

Речь о ней зашла, когда я рассказал господину Ши-ми об одном наблюдении, сделанном мною уже давно: с одной стороны, большеносые не решаются брать еду руками и вообще испытывают отвращение перед самыми неожиданными вещами, с другой же – они постоянно дотрагиваются друг до друга. При приветствии (даже если встретились мужчина и женщина, и даже – я не лгу! – если встретились начальник и подчиненный) один хватает другого за руку и долго мнет и трясет ее, так что содрогается почти все тело. Очень часто они бьют друг друга по плечу, но самое неприятное (причем такое бывает тоже достаточно часто) – это когда один из большеносых слюнявит лицо другого. У нас, сказал я, даже супруги не берут ничего друг у друга прямо из рук. Если один хочет что-то передать другому, он кладет это в корзинку и передает корзинку. Когда нет корзинки, он кладет это просто на циновку. Вообще супруги, добавил я, перестают хранить свои платья в разных сундуках, лишь когда обоим исполняется семьдесят лет.

Что же делать, ответил господин Ши-ми, у нас другие обычаи. Не буду пересказывать тебе всего нашего разговора, а сообщу лишь вкратце, что именно мне удалось узнать в тот день.