Письма в древний Китай

– И так – всю жизнь?

– Н-ну, в общем, да, – подтвердил посланник, – конечно, всю жизнь. Если не в этой кузнице, то в другой такой же. Но за это они получают много денег. Они, правда, считают, что слишком мало, но господин Начальник находит, что платит им слишком много.

Я задал еще много вопросов и на все получил ответы. Но два часа спустя в голове у меня уже гудело, и мы вернулись в приемную высокопочтенного господина Начальника, с которым проговорили еще целый час. Я спросил, неужели вся эта кузница принадлежит ему. О нет, рассмеялся он, она слишком велика, чтобы принадлежать одному человеку.

– Кому же она принадлежит? – продолжал допытываться я.

– Это сложный вопрос, – отозвался господин Начальник. По его лицу было видно, что вопрос мой показался ему глупым.

Мы распрощались. Солнце уже клонилось к закату. С неба все еще падал дождь вперемешку со снегом; быстро темнело. Работа в кузнице прекратилась. Из ее ворот потоком двинулись работавшие там люди. Прямо напротив находилось большое поле, на котором стояло множество повозок Ma-шин. Устало передвигая ноги, эти рабы кузницы отыскивали свои повозки, залезали в них и уезжали. Такая повозка есть у каждого

из них, объяснил мне господин Юй Гэнь-цзы. Сутолока началась просто невообразимая. Две повозки столкнулись, и их хозяева начали ругаться. Теперь, подумал я, господину судье Мэй Ло снова найдется работа.

Вот так и живут они, эти люди, целыми днями не видя ничего, кроме грязи и копоти, вечерами же пробираясь на своих повозках через массу других, чтобы наконец добраться до домов, отлитых из серого камня, где их ждут большеносые женщины, бокал молока или Ма-люй... Можно ли представить себе жизнь безотраднее? Неудивительно, что они утрачивают чувство прекрасного и понимание взаимосвязи вещей. Я отнюдь не поклонник премудрого Мо-цзы, считавшего, что человеку достаточно обрабатывать лишь маленький огород, чтобы прокормить себя, остальное же время можно посвятить развитию духа. Люди еще задолго до нас убедились, что так жить, к сожалению, невозможно; однако то, что я увидел здесь, в вышеописанной кузнице, – прямо тому противоположность. Это – полное забвение духа. При этом виденная мной кузница, по словам мастера Юй Гэня, еще вовсе не велика. В одном только Минхэне имеются другие, гораздо большие, по сравнению с которыми эта так же мала, как наши по сравнению с нею. Но даже самая большая кузница Мин-хэня – ничто по сравнению с расположенной дальше к северу, где под нее отведена чуть не целая область, или с кузницами в стране А Мэй-ка, где окруженные вечными дымом и копотью города-кузницы так и лепятся один к другому. Было время, говорит Юй Гэнь, когда такие кузницы считались вершиной человеческих достижений. Нынче в этом многие сомневаются. Боюсь, однако, закончил он, что эти сомнения уже запоздали.

У меня такое чувство, что миг, когда я смогу сказать себе: «В этом мире я видел все, что он мог показать мне», уже близок. Настанет пора возвращаться. Времени остается немного. Что привезу я с собой из этого путешествия? Пожалуй, всего лишь сознание того, что заглядывать в будущее не стоит. Поэтических излияний наших «Двадцати девяти поросших мхом скал» я еще не читал. Сделай великое одолжение, не торопи меня и им тоже вели не донимать тебя этим. У меня здесь так много дел, что я совершенно не нахожу времени приступить к этой горе сочинений. Если бы ты знал, каких усилий стоит мне не допустить встречи госпожи Кай-кун с маленькой госпожой Чжун! Передай от меня поэтам сердечный привет и покорнейше проси их подождать еще немного. И главное – передай нижайший поклон Сяо-сяо и скажи ей, что я скоро вернусь.

Твой Гао-дай.

ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ

(вторник,

23 ноября)

Мой любезный старый друг Цзи-гу,

сообщу сразу, чтобы наконец покончить со всем этим: стихи я прочел. Я уехал за тысячу лет, сижу в комнате постоялого двора, в этом нелепом будущем, а за окном начинается сырое и дождливое ноябрьское утро, так что я наверняка промочу йоги, когда понесу это письмо к почтовому камню, и все это ради того, чтобы прочесть восемь десятков – или сколько их там? – стихотворений досточтимых членов императорской Палаты поэтов, именуемой «Двадцать девять поросших мхом скал»! Но я прочел их. Наименее плохим из всех показалось мне стихотворение «Взвешиваю время» юного Ло Дэ-саня. Образ человека, взвешивающего сначала воду, потом воздух, свет и, наконец, время, показался мне весьма изящным, а заключение, что время для нас – самый тяжкий груз, как нельзя лучше совпадает с моим настроением. Я решил присудить награду ему. Так и сообщи членам Палаты поэтов. Он получит ее, когда я вернусь.