Письма в древний Китай

Для Небесной Четверицы мастер Шу-бэй сочинил пьесу под названием «Форель», которую господин Ши-ми очень любит. После него был еще один великий мастер, о котором можно сказать, что он продолжил труд Бэй Тхо-вэня. Этот бородатый музыкант (господин Ши-ми показывал мне его портрет) был всегда очень серьезен, даже печален; его музыка — это голос уходящего времени. Одну из его пьес господин Ши-ми и его друзья намерены сыграть в следующий раз. Его музыка горька и прекрасна одновременно, как воспоминание об ином, ныне исчезнувшем мире. Его имя — Е-гань Ба Ма'сэ[39], родом он из одного северного города. И был он, по словам господина Ши-ми, последним из великих и высочайших мастеров.

— Что же, теперь мастеров больше нет? — спросил я господина Ши-ми.

— Они есть, — отвечал он, — но о них тоже существуют различные мнения. — Далее он рассказал мне о некоторых из ныне сочиняющих музыку, признавая, что кое-что из их произведений нравится и ему, но отметил, что всем им далеко до великого Ба Ма'сэ. На этом, собственно, наша вечерняя беседа и закончилась. Я улегся в свою постель и долго думал о великом мастере Бэй Тхо-вэне, который, будучи столь тяжко поражен безжалостной судьбой, все же нашел в себе силы создать божественную, священную музыку, услышав ее своим чистым внутренним ухом. Я плакал.

В следующий раз, сказал господин Ши-ми, я обязательно должен буду прийти к нему слушать музыку. Он обещал своевременно известить меня и сказал, что для него это будет большая радость. Так я узнал, что и в этом мире существует чистая красота — пусть даже она образует лишь крохотный островок посреди всеобъемлющего шума и вони.

Заснул я умиротворенным. Волшебные звуки музыки мастера Бэй Тхо-вэня звучат в моих ушах до сих пор. Я их никогда не забуду.

На этом я заканчиваю свое сегодняшнее письмо к тебе, дорогой Цзи-гу. Ах если бы и ты мог услышать эти божественные звуки!

Письмо для вице-канцлера я написал и прилагаю[40] —

твой Гао-дай.

Письмо шестнадцатое

(суббота 25 сентября)

Мой дорогой Цзи-гу,

сколько радости доставил мне господин Ши-ми, пригласив своих друзей-музыкантов и дав мне тем самым познакомиться с музыкой его мира, а главное — с музыкой высокого и несравненного мастера Бэй Тхо-вэня, столько же горя он доставляет мне тем, что продолжает просить меня о компасе времени. Он постоянно говорит об этом. Я уже писал, что не могу просто взять и отказать ему, ведь он сделал мне так много добра, особенно в начале моего пребывания здесь. Это теперь я уже почти всюду могу передвигаться самостоятельно, да так, в сущности, и поступаю, так что мог бы обойтись без его помощи. Несмотря на все мои отговорки, он понимает, конечно, что его просьба меня отнюдь не радует. Однако, будучи человеком тактичным и деликатным, не настаивает, а терпеливо ждет. Сегодня утром, за завтраком, который, вопреки обыкновению, был весьма обилен, он снова к ней вернулся. Надо сказать, что такие завтраки бывают у нас не каждый день. Большеносые придерживаются порядка, по которому после каждых пяти дней работы идут два дня отдыха. Потом все повторяется. Эти-то промежутки времени и называются «Не Дэ-ляо», о которых я писал тебе раньше. Сегодня и завтра здесь как раз такие дни отдыха. В эти дни господин Ши-ми часто вообще не выходит из дома. Но если в первый из них хотя бы до половины дня открыты многие лавки, то во второй, называемый «Днем небесного Повелителя» или «Днем Солнца»[41]

, никто и в самом деле ничего не делает, все закрыто. Это, однако, не означает, что большеносые наконец оставляют свою суету и предаются покою и размышлениям: нет, именно в эти дни они больше всего движутся, едут, мчатся куда-то еще поспешнее, чем обычно, таща за собой своих детей и собак и заполняя все парки. Собаки здесь часто бывают довольно жирны, но тем не менее их не едят; впрочем, я уже писал тебе об этом.

В такие вот дни, когда господин Ши-ми поднимается с постели позже обычного, он и готовит большой, почти церемониальный завтрак. Иногда мы даже выпиваем по бокалу-другому Шан-пань. Мы оба любим эти долгие завтраки и сопровождающие их легкие, приятные беседы. Но сегодня он снова стал просить, чтобы я одолжил ему компас времени и сумку.

Я сделал две трети поклона и произнес:

— Мой многоуважаемый друг и непревзойденный знаток исторической науки, мастер Ши-ми-цзы, высокочтимый наставник множества прилежных учеников, смиренно восседающих у твоих благородных ног в достославной Академии города Минхэня, внимая жемчужинам мудрости и благочестия, слетающим с твоих прекрасных губ, гостеприимный хозяин этой великолепной квартиры и мой неоценимый друг! Позволь мне, недостойному червю и невежде, чей ум не способен охватить столь высокие материи, высказать свои сомнения, пусть даже они в сравнении с твоими глубоко продуманными доводами и будут лишены каких бы то ни было оснований.