Письма в древний Китай

Пошли и мы, ступая с осторожностью, чтобы не угодить в дерьмо или блевотину; я был совершенно оглушен. Большеносые же выдерживают все это четырнадцать дней подряд. Видимо, таким образом они пытаются забыть о своем недовольстве или изгнать его из своей души силой. Некоторые — из тех, конечно, кто еще способен держаться на ногах, — бросают в воздух шапки и издают громкие нечленораздельные крики. Многие садятся в свои повозки Ma-шин и нередко наезжают на дерево, вызывая у остальных неудержимый хохот. Таковы увеселения большеносых. Я спросил господина Ши-ми: неужели ему это тоже нравится? Нет, отвечал он, ему просто хотелось, чтобы я увидел и это, ведь я хочу узнать о них побольше. Что ж, в этом он прав.

Другое подобное празднество устраивается, по словам господина Ши-ми, зимой. В отличие от «Праздника осенней Луны», от которого можно уклониться, просто не пойдя на него, этот праздник происходит везде, так что избежать его нельзя. Я его тоже еще застану, предупредил он меня. Подробности он, впрочем, рассказывать не стал.

Сейчас, когда я пишу эти строки, «Праздник осенней Луны» уже завершился. Заканчивают его так же быстро, как и начинают. Большеносые ломают питейные шатры и увеселительные заведения, собирают и увозят обломки. На лугу остаются лишь кучи мусора и дерьма. Как они поступают с ними, я не знаю. Вероятно, они полагаются на дожди, идущие здесь достаточно часто, так что к началу следующего «Праздника осенней Луны» все будет смыто. С дерьмом же, лежащим на улицах города, происходит, по моим наблюдениям, следующее. Большеносые в своих повозках Ma-шин ездят по нему с огромной скоростью, оно раздавливается, измельчается и в конце концов уносится ветром. От этого-то воздух и полон жирной копоти, к которой сами большеносые, впрочем, давно привыкли. Меня удивляет лишь, как ее выносят животные и растения. Я много думал над этим, но ответ на свой вопрос нашел только позавчера. Дело в том, что позавчера я в горнице постоялого двора познакомился с одним чрезвычайно интересным человеком. Представь себе: просторная горница, состоящая, собственно, из нескольких выложенных коврами, соединенных друг с другом лесенками и мостиками маленьких, очень уютных горенок, и всюду столики и удобные кресла. Ими может воспользоваться любой из гостей. Время от времени появляются слуги и спрашивают, не изволит ли гость чего-нибудь пожелать. Я люблю сидеть в этих горенках, потому что людей здесь всегда довольно много (среди них есть и женщины), так что мне есть за чем понаблюдать, да и беседы завязываются легко.

Так я и встретился позавчера здесь, внизу, с одним господином, который показался мне не принадлежащим к самому примитивному типу большеносых. Он был велик ростом, как почти все большеносые, и у него была могучая черная борода. Когда я вошел в горницу, он уже сидел там и читал книгу. Свободных столиков не было, поэтому я подошел к нему, сделал одну треть поклона и спросил:

— Позволит ли высокопочтенный бородатый мандарин, чье добросердечие и долготерпение, несомненно, заслуживают восхищения даже далеких правнуков, недостойному представителю далекого и малозначительного народа осквернить своим присутствием чистейший воздух, незримо парящий над этим замечательным столиком?

Бородатый господин поднял глаза, поглядев на меня сначала с некоторым недоумением, но потом показал зубы и произнес: «Пожалуйста». Вот и все, что он сказал: «Пожалуйста». Формулами вежливости большеносые пренебрегают. Мне это давно известно; я знаю также, что мои вежливые выражения — хотя я, как ты мог заметить хотя бы по вышеприведенному обращению, и так сокращаю их почти до неприличия — непонятны большеносым и вызывают у них скорее отрицательные чувства. Однако отвыкнуть от привычки к вежливой речи я не могу, да и не хочу этого делать. Я не нахожу в себе сил отказаться от тех принципов, которые были заложены воспитанием и бессмертным (хотя могу ли я теперь хоть что-то назвать «бессмертным»?) учением Кун-цзы. Перевоспитать жителей этого мира я не надеюсь; просто я так чувствую себя лучше. То же самое я сказал и госпоже Кай-кун, когда она попросила меня хотя бы во время любовного акта не употреблять формул вежливости и хвалебных описаний тех или иных частей ее совершенного тела.

Итак, бородатый господин сказал «пожалуйста», и я, сделав еще один поклон, сел. Когда подошел слуга, я заказал себе напиток, полюбить который успел уже здесь, в Го-ти Ни-цзя: он красного цвета, довольно крепок и называется «Кан Ба-ли»[43]. Бородатый господин сначала продолжал свое чтение, но когда я извлек из маленького кожаного футляра (прощальный подарок господина Ши-ми) одну из благоуханных огненных жертв моего любимого сорта «Да Ви-доу» и зажег ее, он вновь оторвался от книги и с видимым удовольствием потянул носом. Я предложил и ему взять себе одну «Да Ви-доу» из моего футляра. Он с благодарностью согласился, и у нас завязалась беседа. Потом мы заказали еще бутылку Шан-пань.