Письма в древний Китай

Наша беседа — к счастью, я настолько овладел местным языком, что могу понимать уже довольно сложные высказывания господина Ши-ми; сам же господин Ши-ми оставил попытки научиться с моей помощью нашему языку, потому что язык слишком труден, да и потом, где он сможет его применить? Я не мог с этим не согласиться, ибо попасть в наш мир ему не удастся, а здесь эти знания, пожалуй, действительно излишни, — так вот, наша беседа, завязавшаяся после этого, затянулась далеко за полночь. Мы ничего не ели и не пили, лишь господин Ши-ми то и дело приносил свои огненные жертвы, сначала маленькие, а под конец даже одну большую из тех, которые он возжигает только по праздникам. (Я по-прежнему называю их огненными жертвами, хотя теперь знаю, что это не священнодействие, а своего рода привычка глотать дым, вроде привычки к вину, среди большеносых весьма распространенная, хотя воздуха она, конечно, не улучшает. Но название все же кажется мне подходящим, потому что большеносые действительно следуют этой привычке как ритуалу. Тем более что я и сам теперь иногда доставляю себе это удовольствие — правда, только в отношении благоуханных больших.) Пересказать все, о чем мы тогда говорили, невозможно. Для этого нужно было бы написать целую книгу. Однако должен сказать, что мне все-таки пришлось посвятить господина Ши-ми в тайну моего путешествия, о которой он до сих пор лишь догадывался. Он сказал, что никогда бы не поверил в это, если бы я не сидел сейчас перед ним и если бы не виденные им доказательства, то есть мои ланы серебра, которые здесь все считают реликвиями глубокой древности. Вообще же его философия, добавил он — а это не какое-либо общепринятое учение, а всего лишь его собственный взгляд на вещи, сумма многолетних размышлений, — его философия позволяет ему верить, что на свете все бывает. Потом он обнял меня и предположил, что я, наверное, чувствую себя здесь очень одиноким и что этот мир, его мир, кажется мне холодным и враждебным. Нет ли у меня ощущения, что этот его мир делает все, чтобы исторгнуть из себя древнего мандарина Гао-дая, как какое-то инородное тело? Да, признался я, у меня есть такое ощущение. Он снова обнял меня, заверив, что рад предоставить мне убежище хотя бы у себя в квартире. Я тоже обнял его с благодарностью, сказав, что он не должен слишком обо мне беспокоиться: человеку, во всех своих помыслах руководствующемуся учением великого Кун-цзы, нетрудно управлять своими чувствами, к тому же моя любознательность и научный интерес значительно превосходят все мои страхи.

Он еще несколько раз повторил, что готов оказать мне любую помощь, а потом умолк, посмотрел на меня долгим взглядом и, попросив не обижаться, сказал, что мою историю ему еще надо переварить, а пока я кажусь ему чем-то вроде призрака. Я рассмеялся, сделал двойной поклон (каким до сих пор приветствовал только лиц рангом не ниже вице-канцлера или наложницы самого императора) и ответил, что вполне его понимаю, ибо и мне его мир представляется скорее призрачным, чем реальным.

Но главным в нашей беседе для меня было то, что она подтвердила мое давнее предположение: я убедился, что и в самом деле нахожусь не в нашем славном Кайфыне и даже вообще не в Поднебесной империи. Город Минхэнь не принадлежит к Срединному царству (и никогда к нему не принадлежал), а расположен совсем в других краях. Так что земля у меня под ногами отнюдь не та, что у тебя, мой милый Цзи-гу. Я живу в другой части света. Да-да, ты не ошибся: это — другая часть света. Для господина Ши-ми и его соотечественников наша родина — не только иная эпоха, но и совсем иная страна. И называют они эту страну, нашу великую империю, «Ки Тай». Узнать, откуда произошло это название и что сталось с Поднебесной, мне пока не удалось. Я спросил господина Ши-ми, не могли бы мы с ним туда поехать. Он рассмеялся и сказал, что это слишком далеко и, кроме того, связано с непреодолимыми затруднениями. А как же называется его страна, спросил я, столица которой — Минхэнь? Оказалось, что она называется Ба Вай; страна эта по сравнению со Срединным царством очень невелика и не имеет столь древней истории.

Что же еще предстоит мне узнать в этом странном мире, мой дорогой и самый близкий друг Цзи-гу? Не знаю. Но, как я уже сказал, любознательность и научный интерес превосходят мои страхи и опасения. Кстати, я рассказал господину Ши-ми о тебе, и он просил передать тебе привет. Но прежде всего прими самый сердечный привет от своего —

вдвойне далекого! — друга Гао-дая.

Письмо десятое

(четверг, 19 августа)

Дорогой Цзи-гу,