Письма в древний Китай

Постоялый двор «Четыре времени года» расположен в таком большом и сверкающем здании, что его — если судить по тому стилю, которого придерживаются большеносые в своих постройках, — вполне можно было бы принять за дворец канцлера. На полах толстые ковры, освещение везде очень яркое. Залов, коридоров и лестниц так много, что среди них легко заблудиться, но всюду стоят слуги, готовые прийти на помощь. Правда, за это им нужно немедленно давать чаевые. Госпожа Кай-кун предупредила меня, чтобы я не давал им слишком много. Это меня не удивило, ибо и у нас говорят: человек истинно знатный не дает больших чаевых. Деньгами швыряется лишь тот, кто хочет пустить пыль в глаза.

Хотя в этой Го-ти Ни-цзя и полно лестниц, большеносые по своей лености ими не пользуются. Везде устроены особые повозки, избавляющие их от необходимости утруждать ноги. Эти повозки похожи на небольшие комнаты (в которых на стене почему-то всегда висит зеркало), и ездят они совершенно так же, как железные дома на улицах, только не вперед и назад, а вверх и вниз. В такую повозку мы и вошли. Слуга тащил наши Чэнь Mo-дан. Мы приехали на второй этаж. Там слуга отпер дверь одного из покоев, поставил Чэнь Mo-дан и протянул руку. Я дал ему чаевые, и он удалился. Госпожа Кай-кун тотчас же разделась и сказала, что мы должны «обновить» постель (постель тут, кстати, большая и очень мягкая). Она сняла и свой станочек для глаз, и я насладился теми неизменно прекрасными радостями любви, которыми госпожа Кай-кун не устает восхищать меня. В этот раз она побаловала меня приемом «Летний ветер», причем так, что я испугался даже, не прокусит ли она подушку, принадлежащую все-таки не мне, а хозяину этого дворца.

Потом она снова оделась, а я вызвал слугу и велел ему принести бутылку Шан-пань, которую мы и опустошили. Комната у меня очень большая, гораздо больше той, которую я занимал у господина Ши-ми. В ней несколько окон, выходящих на улицу, и несколько боковых помещений. Да и улица намного оживленнее, чем та, где живет господин Ши-ми. Отодвинув тяжелые занавеси и подойдя к стеклу, я могу наблюдать за жизнью большеносых. Бесчисленные повозки Ma-шин носятся туда-сюда, проведенные по земле железные линии обозначают путь домов на колесах, которые время от времени тоже пробираются сквозь общую суету. Людей на улице тоже множество, они движутся во всех направлениях, и смысла в этом хаотическом движении я, сколько ни смотрю, уловить не могу — а смотрю я в окно, отодвинув занавеси, довольно часто. Теперь со мной рядом нет господина Ши-ми, и иногда, когда наступает вечер, а у госпожи Кай-кун нет времени, меня в этой огромной Го-ти Ни-цзя охватывает тоска по родине. Однако луне предстоит смениться еще несколько раз, прежде чем я смогу вернуться. Не забудь зайти к вице-канцлеру.

Приветствую и сердечно обнимаю тебя. Твой далекий Друг —

Гао-дай.

Письмо восемнадцатое

(воскресенье, 10 октября)

Мой милый Цзи-гу,

в одном из последних писем я уже писал, что после частной жизни большеносых решил познакомиться и с их общественной жизнью, то есть с их жизнью в государстве. Это было одной из причин, почему я покинул дом господина Ши-ми и перебрался сюда, в Го-ти Ни-цзя. Я уже успел познакомиться с несколькими интересными людьми, но об этом позже. Сейчас я хочу рассказать тебе о народных увеселениях.

Я давно понял, что ни господина Ши-ми, ни госпожу Кай-кун нельзя считать типичными, распространенными примерами большеносых. Госпожа Кай-кун — женщина высокообразованная, а господина Ши-ми, невзирая на странность некоторых его взглядов, с полным основанием можно причислить к философам; кроме того, он сведущ и в музыке. Нет, господин Ши-ми и госпожа Кай-кун выделяются из общей массы большеносых, причем заметно. Впрочем, такие люди и у нас выделяются из толпы.

На улице же толпится масса серых, груболиких людей с безрадостным взглядом. Я уже говорил, что мысли большеносых легко прочесть по их лицам. Почти на всех лицах написана лишь нелюбовь к окружающему миру. Возможно, это от коровьего молока, которое они употребляют столь неумеренно? Или же это постоянное недовольство — результат их суетливой жизни, их неизбывного стремления все шагать и шагать куда-то? А сами они этого просто не замечают?