Письма в Снетин

– Ведь одна дрянь, рвань шатается, одни подонки и наркоманы. Ведь ни за что порежут где-нибудь в посадке, обберут и морду набьют, и никому ты не будешь нужен. Вон, в Ромодане, разденут, деньги отнимут, и добро, если еще живым выпустят. Ох ты, моя ненька, теперь ни сна, ни спокойствия не будет. Не попрощался со мной, не разбудил, а я всего на каких-нибудь пять минуток прилегла, целую ночь ведь не спала, все нога болела. И тру ее, и припарки ставлю, а дела нет. – баба Дуня.

– Он хороший хлопец, он будет смотреть в оба. Он же какой умный, какой воспитанный. Приходит вчера ко мне, а я как раз дровами занималась. – Перебивала Ульяна Федоровна.

– Да зачем вам дрова, у вас же газ проведен? Я же вам говорила: топите, не жалейте, чтобы в хате тепло было. – Вновь баба Дуня.

– Ой, Федоровна, я росла у отца и ни духу того газу не знала. В наше время и слова похожего не было, не выдумали еще. Вот что ни говорите, а уголь да дрова, с ними все ж таки спокойнее. Вот от чистого сердца отвечаю: если бы вы не настояли, ни за что бы того газу не провели, ни за что. Мне он не нужен, Ире не нужен. А если отключат? – Ульяна Федоровна.

– Да кто отключит? Вы померзнете все со своими дровами. – Баба Дуня.

– С дров больше жару, чем с газу. – Ульяна Федоровна.

– Да не говорите ерунды. То все ваши дурницы. И не сиделось ему спокойно на месте. Совсем недавно вирусом болел, еще и горло, наверное, красное. – Баба Дуня.

– Он мне объясняет: поеду как-нибудь в Снетин, проведаю вашего Виталика; у меня, мол, свободного времени много и денег сколько-то там имеется. А потом куда-то, бог знает куда, аж чуть ли не в самый Киев. А наш-то Витя, господи спаси, все домой просится, так ему тяжело, мучают его те врачи, лекарствами колют; все домой просится, а те его не пускают. Он просится, и мы за него просим, а его не пускают. Да и то подумать, чем мы его здесь утешим, чем лечить станем? А они ведь с Андреем вашим с самого детства дружат. У меня же, говорит Витя, другого такого друга нет, как Андрей; вот, бабушка, говорит, такого, как Андрей, больше в целом свете нету. – Плакала, поднимая очки… С самого детства. Он проведает и вернется, точно вернется. И Ира говорит. – Ульяна Федоровна.

– Боже мой, боже. И вам одно несчастье и мне. Где его теперь искать? А что его родителям сказать? Будут звонить сегодня в десять или уж завтра утром. Они сейчас на Дону гостят. – Баба Дуня.

– Так они не дома? – Ульяна Федоровна.

– Поехали к сестре моей, проведать. И давно не были, уже два года. А Андрея прислали на каникулы, чтоб мне помогал тут и отдыхал. Вот и помог. Только, только на ноги встал, не окреп совсем. Куда нелегкая его понесла? – Баба Дуня.

– Видно уж нужно ему было крепко. – Ульяна Федоровна.

Ветер в голове. – Баба Дуня.

И не говорите, Федоровна.

В окнах у них синий вечер и смиренная природа. Вчера еще, накануне ухода Андрея, погода наладилась, пурга утихла, прояснилось, и ударил хороший морозец. Снег, лежащий мирно по пригоркам и пагорбам, ровно посверкивает на месяце; всюду он залегает плавно, исключая дорожки и тропинки, где уже порушили его, сбили и сгребли в безобразные кучи; всюду он из погребенных кустов, изгородей, приготовленных к распилке бревен, сеток, столбов и прочей хозяйственной утвари причудливые образует фигуры. Но что за чудеса, что за волшебство – эти фигуры! Они точно бисером хрустальным и жемчугами вышиты! Из окон на них льются оранжевые струи света. Скрипят валенками в калошах редкие прохожие; собаки перекликаются по дальним хуторам. Белая в рыжих пятнах кошка показалась между жердей забора и прошлась, не касаясь снега, и свернула там, где ей было нужно. Тихо и бестрепетно в воздухе. Дымки выпрямились над крышами хат, – то какая-то примета о погоде.

2-е письмо.