Письмо дяде Холмсу

«… А когда их стали спрашивать люди: «Что же вы такой добротный дом бросили и приютились в дырявой хижине?» – ответ был такой: «Страшно в том доме. Каждую ночь кто-то бродит по чердаку, аж потолок скрипит, и раздается чье-то бормотание. А чье? Не видать. И вещи в доме прыгают. Однажды прямо из печи чугун со щами на пол соскочил и давай плясать! Нечистый дом!»

Шли годы. Дом стоял, как прежде, и не старился. И хранил свою тайну. И никто в нем не уживался. «По чердаку кто-то бродит, ворчит, и вещи прыгают».

Стоит этот дом и сейчас, на прежнем месте. Такой же не старый. И живут в нем старенький дедушка да маленькая внучка.

Зашел я к ним как-то, проведать. Спрашиваю: «Ну как вам живется? Не надо ли чем помочь?» Дедушка в ответ: «Хорошо живем. Только по ночам беспокойно. Кто-то по чердаку бродит, а кто – не видать. Сколько раз с фонарем ходил туда в полночь – нет никого. А только лягу в постель – опять шаги над головой. Внучке-то очень боязно».

Ну, думаю, займусь-ка я этим делом. Остался ночевать в доме. Попили мы чаю с сушками, легли спать. Я все на часы поглядываю – время к полуночи идет. Вдруг слышу какой-то шум, стук негромкий и – шаги по потолку. Да такое впечатление, что не один ходит, а несколько. Шаги легкие, будто детишки там шалят. Домовята малые, озорные.

Встал тихонько, фонарик взял, ступил на лестницу. А ступенька скрипнула – и враз на чердаке тишина настала.

Замер я, стою, жду. Прошло время – опять шум наверху. Тут уж со всей осторожностью ступаю – ни одна ступенька голос не подала в ночной тишине…

Вот и дверь на чердак. Осторожно ее хочу открыть – да не открывается. Будто заперта изнутри. А я знаю – никакого запора там нет. Я еще с вечера проверял. Ну думаю…»

И на этом месте рукопись обрывалась. Не дописал еще Митёк свою повесть. Только начал…

Алешка шумно выдохнул мне в ухо и сказал вполголоса:

– Жаль…

– Что жаль? – не понял я. – Что рукопись оборвалась?

– Нет. Что Митёк имя внучки не написал.

Вот это да! Мне как-то и в голову это не пришло. История-то совсем та, которую неизвестная Астя в письме Холмсу рассказала.

– Так! – Алешка стал посреди комнаты и сложил руки на груди. – Завтра идем с тобой в Шнурки. На лыжах. Фиг с ними, с ключами. Пошли лыжи доставать.

Лыжи мы нашли у Митька в сарае. Их было много – штук десять. Все разного цвета и разной длины. Штук пять из них было поломано. Из остальных мы себе отобрали по паре. Но неудачно: у меня левая – длинная, правая – короткая. У Лешки наоборот. Долго думали – как быть, может, длинные отрезать по длине коротких. Но вовремя сообразили обменяться. У Алешки стали две одинаковые короткие, у меня – две длинные. Порядок.

– Хорошо, что мы с тобой такие умные, – гордо сказал Алешка.

Мы еще полазили по сараю, нашли лыжные палки. Тоже все разные – одни металлические, другие пластмассовые, третьи – вообще бамбуковые.

– Все, Дим, – скомандовал Алешка. – Иди, готовь обед, а я тут пока засаду устрою. – И стал греметь какой-то железякой.

Я послушно ушел в дом, растопил печь и поставил вариться кашу.

Вскоре вернулся Алешка.

– Я, Дим, засаду устроил у входа в омшаник.

– Почему?

– Потому. Потому что в сарай он лазил, в будку лазил, в бочку заглядывал, а в омшаник нет. Значит, туда полезет. – Он хихикнул. – А обратно не вылезет. Да еще заорет.

Этого только не хватало.

– Что ты там придумал?

– Узнаешь.

Мы пообедали, я поставил на печь кастрюлю с водой – вымыть посуду, а Лешка поставил какой-то фильм по видику и увлекся.

День прошел незаметно. Мы пересмотрели почти все кассеты Митька, даже надоело. Потом, когда совсем стемнело, заперли дверь и улеглись в постели.

И долго не могли уснуть. Не знаю, как Лешка, а я все время прислушивался: не скрипит ли крыльцо, не раздаются ли над головой чужие таинственные шаги. Что-то меня эта неоконченная Митькова повесть растревожила. А тут еще вдруг и на Алешку «чох напал», я даже испугался – не простудился ли он? Оказалось, что Алешка поверх одеяла набросил еще и Митьков тулуп с нафталином. Я встал, сдвинул тулуп ему в ноги и снова улегся.

Окна слабо светились, затянутые морозными узорами, тишина стояла такая, что даже звенело в ушах. Алешка мирно посапывал, а я все вертелся с боку на бок и прислушивался к тишине. Поскребется мышка за печкой, звонко уронит умывальник каплю в таз, залает в деревне собака – все эти звуки не спугивали тишину, а делали ее еще глубже и плотнее. Я довертелся до того, что мне даже слышалось поскрипывание снега за окном под осторожными чужими шагами.

Наконец от всего этого я устал и крепко уснул. И проснулся утром, когда за окном уже сияло солнце. Проснулся от дикого вопля во дворе.

Алешка сбросил одеяло, вскочил и злорадно воскликнул:

– Попался! – и стал лихорадочно одеваться.

Я еще ничего не понял, но последовал его примеру.

На этот раз мы выскочили во двор без всяких трудностей – входную дверь на этот раз никто клюкой не блокировал. Замерли на крыльце, ослепленные ярким солнцем и блеском чисто-белого свежего снега.

Ну и… картиной…