Письмо из Солигалича в Оксфорд

Валяясь с книжкой в постели, помешивая на плиточке кашу или стирая в раковине запачканное кровью белье, я все больше думал о том, что никогда не смогу вернуться к прежней жизни. Мне уже не заняться ремонтом старого дома в Солигаличе, где мы с женой мечтали проводить отпуска, не поехать на море или в горы, даже не отправиться в лес по грибы. Лучше уже не будет; оставшиеся силы придется тратить на то, чтобы как можно дольше не становилось хуже.

Госпиталь, куда меня направили из городской поликлиники, располагался в пригороде Оксфорда. В регистратуре сидели на стульях вдоль стен неважно одетые люди с землистым цветом лица, мало похожие на коренных англичан. Бормотали старики, разговаривая сами с собой. Женщины знакомились и рассказывали друг другу о своих болезнях. Между стульями бегали без присмотра чумазые дети. Это было похоже на зал ожидания провинциального российского вокзала.

— Вы знаете, что наша клиника платная? — строго спросила подсевшая ко мне сухопарая женщина в голубом халате, раскрывая на коленях папку с бумагами. — Распишитесь вот здесь.

Я приехал в Оксфорд по официальному приглашению, — пролепетал я. — У мен нет денег.

— Вы остановились в колледже Св. Девы Марии?

Да.

— Хорошо. Мы пришлем счет туда.

Я задумался. Мне дали небольшой грант, из которого сразу вычли квартирную плату. Остальное частями выдавалось на руки. Если в колледж придет счет, его покроют из остатков моих денег, которые были расписаны до последнего пенса. Я скосил глаза в бумагу и увидел сумму.

— Речь идет, насколько понимаю, о двадцати фунтах?

Это только за консультацию. Процедуры оплачиваются отдельно.

Лучше бы она этого не говорила!

— Боюсь, колледж не станет оплачивать мои больничные счета, — попытался схитрить я.

Тогда вам придется заплатить самому. Распишитесь.

Я не шевельнулся и впал в привычное оцепенение.

Прошло время. Наконец она спросила:

— С вами все в порядке?

— Я не буду платить, — повторил я упавшим голосом. И колледж тоже не будет. Тут не может быть никаких сомнений.

Сейчас она захлопнет свою папку и уйдет. Что ж, я сделал выбор.

— Это я уже поняла, — терпеливо сказала она. — Вам надо лишь поставить свою подпись.

— И тогда меня примет доктор?

— Конечно.

Но кто будет платить?!

Ее взгляд говорил, что мне надо лечиться совсем от другой болезни.

Меня провели в кабинет с кушеткой, покрытой узкой бумажной простыней.

Вы не возражаете, если здесь будет присутствовать практикант? — спросил доктор для проформы.

Конечно, не возражал.

Потом я боком лежал на простыне, неудобно поджав ноги, а они что-то делали у меня сзади. Вначале было неловко и стыдно; почему-то казалось, что свежие носки, надетые мной перед самым выходом из дома, пахнут потом. Минуту спустя я про все забыл и едва не кричал от боли. Short instrument… Long instrument, — доносились слова доктора, предназначенные то ли для моего успокоения, то ли для вразумления практиканта.

Доктор вышел, практикант остался за моей спиной, придерживая разрывавший мне кишку short instrument.

— Кем вы работаете? спросил он, желая, вероятно, смягчить тяжесть моего положения.

— Пишу… писатель, — промычал я. У меня просто не было сил придумывать другое, а слово writer значит, как известно, все, что угодно: от написания романов до сочинения инструкций по использованию мыла.

— Ого! Как Лев Толстой? — хихикнул догадливый юноша.

Вернулся доктор, и пытка возобновилась.

Когда меня наконец отпустили, было такое чувство, что внутри разрушены какие-то жизненно важные органы. Больше никто мной не интересовался. Весь в холодном поту, я шел к выходу по узкому коридору, затем через многолюдный зал. Люди глядели на меня внимательно и расступались, дава дорогу. Их лица расплывались и не задерживались в сознании. Мне хотелось в туалет. С чьей-то помощью отыскав наконец уборную, я тут же убедился, что мои старания напрасны: я ничего не мог. Это открытие повергло меня в ужас. Пытаясь преодолеть немощь, уже одетый в пальто, я долго стоял в душной кабинке, пока не почувствовал, что свалюсь сейчас в обмороке…

Простите мне, добрый друг, что столь длинно и со всеми малоприятными подробностями рассказываю вам эту отнюдь не романтическую историю.

Только на крыльце, под проливным дождем, более или менее пришел в себя.

Было уже темно. Шквалистый холодный ветер пронизывал меня, взмокшего в туалетной кабине, до костей. И по-прежнему мучила нестерпимая нужда.