Письмо ни от кого

– Московский вор в законе Сундук, – ответил Малышев, – личный представитель Япончика. Сегодня вечером он собирает наших воров на сходняк, будет уточнять, кого они выдвинут на место Тихона и кто будет преемником Лучика. Вот интересная фотография – «Отец и заплаканная дочь скорбят по безвременно ушедшему дяде Тихону».

На фотографии, сделанной с большого расстояния длиннофокусной фотоаппаратурой, были запечатлены Муха-Цокотуха и Стелла. Муха стоял рядом с гробом, а Стелла, прижимающая к глазам платочек, как бы пряталась у него за спиной от стоящего напротив человека. Одета дочь смотрителя была подчеркнуто скромно: в пальто с воротником из искусственного меха, на голове вместо модной меховой шапки – шарф.

– Подрастет девочка, так же будет плакать на похоронах Мухи, – постучав пальцем по фотографии, сказал Малышев. – Расскажу вам одну историю, она буквально на днях произошла. Муха нанюхался какой-то дряни, повздорил со Стеллой и дал ей пощечину. Она заплакала, взяла лукошко с маленьким котенком и пошла на «новый» участок кладбища. Там, в вырытой экскаватором могиле, хоронили пятерых бродяг – гробы составили в рядочек, и бульдозер смахнул на них грунт… Стелла под ковш бульдозера бросила корзинку, а потом ревела до вечера, оплакивала котенка.

– Я бы на месте Мухи убил ее к чертовой матери, – сказал я. – Вырастет, оперится и самого Муху велит закопать живьем. Она двуличная: снаружи – ангел, а в груди – сердце из гранита.

– Ничего не будет! – уверенно заверил Клементьев. – Без Мухи она – Никто и звать ее – Никак.

– А Муха что, в семье потомственных воров родился? – возразил я. – У него мать – учительница начальных классов! С такой мамашей путь наверх заказан, однако он поднялся, и никто из авторитетов преступного мира его маманей не попрекал.

– Муха – мужчина, а Стелла – женщина. По понятиям, она свою шайку создать не может.

– По каким понятиям, Геннадий Александрович, вы это о чем? Стелла с десяти лет в перевернутом мире живет. Она выросла на кладбище, для нее похороны – привычная каждодневная рутина.

– Хватит вам! – стукнул ладошкой по столу Малышев. – Смотрим остальные фотки.

Демушкина хоронили с воинскими почестями. На лицах его соратников по Союзу ветеранов Афганистана читалась холодная решимость отомстить убийцам. С похорон Яковлева было только две фотографии – снимать там было нечего: скучные люди, казенные венки. Шафикова после гражданской панихиды увезли хоронить в Томск.

– Где его жена? – спросил я.

– Вот эта, наверное, – предположил Малышев, показывая на женщину в приталенной светлой дубленке. – А может, эта или другая. Вот эта, молодая, судя по всему, дочь покойного, а этот мальчишка – его сын. Кто их мать – непонятно.

У изголовья покойного, понурив головы, стояли три женщины примерно одного возраста. Мужчин рядом с ними не было.

«Или вдова еще не определилась с преемником мужа, или у нее никого нет, – решил я. – Вариант: мужик есть, но до поры до времени они будут скрывать свои отношения».

Просмотр фотографий ничего существенного нам не дал.

В половине одиннадцатого я пришел на конспиративную квартиру на улице генерала Ватутина. Проживающий в ней старик при моем появлении собрался и ушел. Отсутствовать он должен был не менее часа. Если бы старика не было дома, я открыл бы дверь своим ключом и задернул бы шторы в спальне, что для хозяина означало: «Вход запрещен». За пять минут до полудня на углу соседнего дома появился неброско одетый мужчина. Он остановился, закурил. Я открыл форточку на кухне: «Все в порядке, можешь заходить».

Итальянцу было сорок девять лет, из них почти шесть он работал на меня. В наших отношениях было два перерыва: когда я отбывал ссылку в Верх-Иланске, и когда Итальянец сел на год по пустяковому делу. Завербовал я Итальянца в 1982 году, через пару месяцев после окончания Омской высшей школы милиции. В Заводском РОВД о его вербовке знал только Вьюгин.

– Как тебе это удалось? – спросил изумленный Сергей Сергеевич. – Вербовка такого агента – это высший пилотаж.

Я скромно отмолчался, рассказывать о вербовке было нечего. Итальянец сам предложил стать моим агентом.

– Пока ты молодой и мозги у тебя не замусорены, мы можем продуктивно поработать, – сказал он. – Мои условия – «свободный поиск», полная зарплата, контакт в одни руки. Кроме тебя, я ни с одним ментом разговаривать не стану.

За время нашего сотрудничества я дважды спасал Итальянца от тюрьмы. Помог бы и в третий раз, но он сам отказался: «Мне надо попасть в зону, должок одному фраеру отдать». Свою первую судимость в далеком 1957 году Итальянец получил за соучастие в убийстве, так что как он собирался отдавать долг, я спрашивать не стал.

Итальянец вошел в квартиру, крепко пожал мне руку.

– Что-то стряслось? – спросил я.

– Взрыв во «Встрече» ты за событие не считаешь? – усмехнулся он.

У Итальянца была привычка часто и иногда невпопад усмехаться. Например: «Что ты куришь? «Родопи»? Ну, ну…» Вот и понимай, как знаешь, что означает это «ну-ну», сопровождаемое кривой ухмылкой.

– Я с этим взрывом спать ложусь и с ним встаю, – ответил я.