Письмовник, или Страсть к каллиграфии

Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открыто их воле противуборствовать и осмеивать их старого века поступок.

Несть ни родительской любви к их исчадию, которое, яко иго с плеч слагая, с радостью отдают воспитывать чуждым детей своих, часто жертвуют их своим прибыткам и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих.

Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу холодно терпят взаимственные прелюбодеяния, или другие за малое что разрушают собою церковью заключенный брак, и не токмо не стыдятся, но паче хвалятся своим поступком.

Несть родственнических связей, ибо имя родов своих заничто почитают, но каждый живет для себя.

Несть дружбы, ибо каждый жертвует другом для пользы своея.

Несть верности к государю, ибо главное стремление почти всех обманывать государя, дабы от него получить чины и прибыточные награждения.

Несть любви к отечеству, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества;

и наконец несть твердости духу, дабы не токмо истину перед монархом сказать, но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться».

Ну, как — актуально?

Это 1787 год, «О повреждении нравов в России князя М. Щербатова» (М., Наука, 1985).

Ясное дело, князь он и есть князь, да еще двухсотлетней давности. Но далеко не случайно это сочинение издал Искандер в 1858 году, в одной книге с «Путешествием из Петербурга в Москву». Есть в искренней заботе князя то, что сближает его с Искандером, с нашими делами и заботами — с общей заботой человечества: борьба со ЗЛОМ, со зверем в себе!

И заботы князя М. Щербатова никак уж не говорят об искусственности его пафоса, о сплошной только реакционности князя, о том, что падение нравов — дело естественное.

Напротив — противоестественное!

Противоестественно презирать государственные законы, превращать государственную службу в кормушку; противоестественно занимать должность, будучи темным, бредя в своих суждениях, как безумный; противоестественно, как и двести лет тому назад, детям не почитать родителей, противиться их доброй воле и осмеивать дела старших; скажи, кто признает естественным такое положение, когда родители, меняя детей на прибыток и удовольствия, стараются поменьше обременяться детьми и слагают их, как иго с плеч? Почему же мы теперь считаем почти за норму то, что и двести лет назад было НЕ НОРМОЙ? Если двести лет тому назад порицалось разрушение семьи по пустякам, «за малое что», то теперь массовая культура это самое «малое что» возводит чуть ли не в жизненный принцип, а разрушение семей сплошь и рядом преподносит как нормальное, естественное и даже необходимое (кому?!) дело.

И надо отдать князю должное — он понимает не только то, что нельзя изменять семье, но и то, что терпеть этого нельзя, мириться с этим нельзя, нельзя сохранять видимость семьи, не будучи способным к семейной жизни.

А то, что говорит князь в конце приведенной цитаты, это — если перевести на современный язык — об активной и принципиальной гражданской позиции. Поскольку «твердость духу» — это и есть требуемое мужество для обличения непорядков, для поиска путей к их исправлению.

Наши недруги понимают, что открыто проповедовать нелюбовь к собственным детям или непочтение детей к старшим и родителям, пассивность и трусость, корыстолюбие и аморальность — невозможно, ибо тайное сразу станет явным и результат их усилий станет обратным задуманному.

Поэтому ползуче внедряются такие мыслишки: вообще-то воровать дурно, но если украл для пользы дела, то не совсем дурно и даже совсем не дурно; во-обще-то жестоко и несправедливо относиться к подчиненным — нельзя, но если это делается на пользу дела (выполнение плана по валу), то можно и даже нужно; ползуче проводится мыслишка: если ты заинтересовался поменять больную жену на здоровую или старую на молодую, называя это «любовью», то, конечно же, эта «любовь» должна всегда, непременно побеждать любовь к детям, которых этот заинтересованный обрекает при этом на муки всей дальнейшей их жизни; ползуче внушается подросткам, что самое главное и даже единственное, что должно их теперь интересовать в жизни — это интерес к противоположному полу, любовь к сокласснице, томление, страсти, ревность, очарования и разочарования в окружении враждебных взрослых. Не тому ли посвящены некоторые теле- и театральные зрелища, иные повести для подростков?

Многообразный, талантливый, мятущийся, направленный на реализацию природной жажды созидания — мир подростков принудительно загоняется в рваную тьму дискотек, пропахших «бормотухой», сводится массовой культурой к одному — как можно более ранней его сексуализации. Навязывается расхожий стереотип поведения, вырабатывается отношение к жизни, как к потоку удовольствий, развлечений, приключений.