Пистолет моего брата. (Упавшие с небес)

– Нет, сынок, не убил. Никогда вот не удается сделать все по-моему. Это жизнь: ловить твоего брата мне тоже не хочется, я ведь уверен, он хороший парень, читает стихи, к тому же от охранников у меня с души воротит, но мне ничего не остается, кроме как отправляться за ним и притащить его сюда на веревке. А возможно, мне даже придется его убить. Такая вот херня: я хотел убить свою жену, а придется убивать твоего брата.

Его слова меня не покоробили. Это было непривычно, зато вполне честно, и он был вылитый Гарри Дин Стэнтон[10].

21

После выстрела на секунду наступила темнота, абсолютный мрак, как будто он выстрелил сам в себя. Он не ощущал своей руки, не ощущал веса пистолета. Потом зрение к нему вернулось, и первое, что он увидел, – это перепуганные лица людей, только они больше не казались людьми, у них не было ничего общего с теми, кого он видел раньше. И тогда он почувствовал, что всё: кассовые аппараты, полки с продуктами, журналы на витринах – всё, на что ни посмотри, кажется только что сделанным, недавно придуманным, новым, это были предметы, которых он не знал, которых он никогда раньше не видел. Каждый шаг по направлению к коридору казался ему новым, каждый вздох наполнял его новым воздухом, а когда он вдруг увидел свое отражение в зеркале рядом с дверью на улицу, ему почудилось, что он видит кого-то другого, давнего знакомого, – он даже чуть было с ним не поздоровался.

22

– И боль у нас общая, и счастье у нас общее, и все мы плачем и смеемся вместе. Почему?

– ПОТОМУ ЧТО ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ.

Добро пожаловать в эту чарующую семейную атмосферу. Ведущая программы «Все мы – одна семья» обращалась одновременно и к публике в студии, и к нам, но смотрела почти все время в камеру. Одна из тех женщин, которые, будь они бедными, выглядели бы некрасивыми. Одежда и макияж делали свое дело: на первый взгляд в ней что-то было, однако после второго взгляда это «что-то» таяло, как мороженое в микроволновой печи.

Жара там, конечно, стояла адова.

– Если один умирает, умираем мы все, если один страдает, страдают все, если один убивает, – это относилось к нам, – убиваем мы все. Почему?

Зрители в студии снова дружно ответили:

– ПОТОМУ ЧТО ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ.

Философия у этой передачи была простая: поддержание семейного единства. Каждую неделю в студию приглашали семью, в которой случилось какое-то несчастье или что-нибудь хорошее, и доказывали, что любое происшествие с одним из членов семьи отражается на всех остальных. В заставке у них был компьютерный мультик: опрокидывают одну костяшку домино, она задевает другие, и все они падают.

Мама снова была красивей всех. Нас приглашали во многие программы, потому что мы были очень красивой семьей. Они всегда придавали мне вид юного правонарушителя. В гримерке мне немного растрепали прическу и поменяли косуху моего брата на другую, красную и очень яркую, только слишком новую. Ведущая сказала зрителям, что это куртка моего брата. Сидела она на мне безобразно, но протестовать я не осмелился. Честно говоря, я вообще рта не раскрывал. Мама между тем пыталась всех убедить, что, как бы там ни было, она – хорошая женщина, и что я – хороший мальчик, и что мой брат это нетипичный случай, только никто ей не верил.

– ПОТОМУ ЧТО ВСЕ МЫ – ОДНА СЕМЬЯ.

Пока настраивали камеры, и зажигали огни, и рассаживали зрителей по местам, и объясняли им, как себя вести, я успел подружиться с десятилетней девчушкой, которую позвали сюда, потому что ее отец голяком вылез на крышу своего дома и начал палить из ружья по прохожим. Он ни в кого не попал, но с тех пор его держат в психиатрической лечебнице. Эта девочка, два ее брата и их мать дожидались своей очереди в коридоре.

Мы были гвоздем программы, и поэтому нам выделили собственную гримерку с прохладительными напитками и подносом фруктов.

Я предложил девочке посмотреть нашу гримерку, и она очень удивилась, увидев, как у нас там все красиво.

– Почему у вас есть все, а у нас – ничего?

Бедняжка выглядела ужасно разочарованной.

– Не знаю, наверно потому, что мой брат стреляет лучше твоего отца.

23

– В смерти нет ничего необычного.

Солнце давило на все вокруг, точно слоновья ножища.

– Умереть – это как остаться в поезде, когда уже проехал свою остановку.

– Что за херню ты понес?

Ей не нравилось, когда он так говорил, мне тоже.

– Я кое-что прочитал об этом в стихотворении Роберта Лоуэлла[11].

– Ты читаешь стихи?

– Иногда.

– И пишешь стихи?

– Никогда.

– Может, напишешь стихотворение для меня?

– Нет. Если тебе нужны стихи, тебе придется писать их самой, мне все это уже надоело.

Он задрал рубашку, и на мгновение стал виден пистолет, потом он опустил рубашку, и пистолет снова спрятался. Прохожий на обочине дороги помахал им рукой. Сотня птиц взвилась в небо над фонарным столбом, а потом сотня светлячков, а потом спустилась ночь и больше ничего видно не было.

– Больше ничего не видно.

Он включил дальний свет, и они заметили, что «ничего» чуть-чуть отступило. Они проехали мимо полицейской машины. Они ехали быстро. Полицейские не двигались.

– Нас никогда не поймают.