Питерская принцесса

– Я дома!

Маша обняла воздух перед собой. Она частенько беседовала сама с собой голосами героев любимых мультфильмов и сейчас повторила ворчливым голосом Винни-Пуха:

– Я дома, и где же мои горшки с медом?! Почему меня никто не встречает?!

Какие могут быть горшки с медом, что вообще может быть в брошенном десять лет назад доме? Если только нежить из углов полезет... Пыльная тишина с чуть сладковатым тленным запахом, а вовсе не смех, радость, любовь, запах пирога с яблоками, папин глуховатый голос. Маша порылась в буфете. Там, на полке, за синими с золотом чашками, притулилась кукольная посудка – розовая с голубой каемочкой чашечка с блюдечком остались от кукольного сервиза. Сервиз подарили Маше на пятилетие, и лет до десяти она ужасно им дорожила.

Маша вытащила из сумки маленькую бутылочку, специально прихваченную из самолета для ритуального выпивания на родной кухне, плеснула коньяк в розовую игрушечную чашечку и села у окна.

– Ты перестала пить коньяк по утрам? – спросила Маша себя густым уютным голосом Карлсона из мультфильма и тут же сварливо ответила за фрекен Бок: – Да, перестала... то есть нет, не перестала.

Маша сама не знала, как ей удобнее думать, – приехала она из суеверия, поддержать свое «чтобы все было хорошо» или же с ностальгическим визитом: Питер, юность, друзья... А может быть, все же по делу? «Дела» она ужасно стеснялась. Маша страстно, до противной дрожи в груди, хотела издать свою книгу.

В эмиграции случилось поветрие – вдруг все начали писать. Вспоминали, переосмысливали. Все известные люди давно уже вспомнили все, что желали вспомнить, теперь о них принялись вспоминать неизвестные, те, кому когда-то привелось постоять рядом. Неизвестные делали вид, что вспоминают об известных, а на самом деле норовили рассказать о себе. Другие письменно излагали информацию о своих семьях. Это называлось «пишу историю семьи» – простенько и со вкусом.

Чтобы увидеть свои опусы напечатанными, на какие только ухищрения не пускались! Историю семьи чаще всего издавали в Америке за свой счет крошечным тиражом, в пятьсот, к примеру, экземпляров, и весь тираж держали в шкафу в гостиной. Вывешивали тексты в Интернете в надежде, что кто-нибудь заинтересуется. Проведав, что издать в России значительно дешевле, вступали в запутанные отношения с частными издательствами и, проклиная жуликов в стране, где «все осталось как раньше», заключали с ними невнятные договоры на одну-две тысячи экземпляров. Поднимали старые советские связи, пытаясь использовать типографии институтов, где когда-то работали.

Некоторые застенчиво графоманили рассказы. А потом – раз в конверт, два – в другой, и перелетными птичками за океан, на Родину. Родина же на то и Родина-мать, чтобы заинтересоваться душевными движениями своих детей. Бывшие советские, по-советски же угрюмые толстые журналы не отвечали, а новые приветливые частные издательства радовались: желаете издаться – извольте, издадим с удовольствием за ваш счет.

Отец Машин, Юрий Сергеевич Раевский, по бесчисленным своим дружеским связям, а также из уважения к его статусу университетского профессора, а значит, хоть и химика, но человека, не чуждого культуре, был завален просьбами прочитать, проглядеть, посоветовать, высказать свое мнение о стиле любимого племянника, дочери друга, жены сына... Он честно просматривал все, о чем просили.

Литературные излияния эмигрантов были, по его словам, похожи на человека, лакомящегося конфетами под одеялом.

– Все это напоминает письмо издалека любимой тете: «У нас все хорошо, скучаем за вами, не приезжайте». Что-то выходит неестественное, когда издалека хотят порадовать публику ностальгическими записками о том, как тоскуют по прежней жизни, при этом замечательно чувствуя себя в нынешней.

– Я пишу исключительно для себя. Так просто, буковки в слова складываю, – объясняла Маша отцу специальным детским голоском.

Но по мере того, как буковки складывались в текст, Маша все больше к ним привыкала. И как-то незаметно возникла мысль о том, чтобы книгу издать. И совсем незаметно робкая поначалу мыслишка выросла в страстное желание – увидеть на обложке «Мария Раевская»...

– Я пишу не историю своей маленькой личной жизни, а роман про семью, друзей, значит, про время... – защищалась Маша. – Не смейся!

– В тебе вдруг отозвалось, что ты выросла среди пишущих людей. Все наши друзья, твои детские стихи, дружба с мальчиками Любинскими... – высказался Юрий Сергеевич. – Смотри, Машка, желание увидеть свое творение напечатанным – страшная вещь!.. Забирает человека до косточек...

Маша обидчиво подкисла, но книгу дописала.