Плач к небесам

Их всех построили у главных ворот, и они двинулись парами, руки за спиной, красные кушаки ровно пополам рассекают мягкую черную ткань туники, черные ленты завязаны у шеи. Все разом, с правой ноги, потекли за ворота. «Возможно ли, чтобы я проходил через эти ворота вместе с ними, чтобы я шел в одной процессии с этими евнухами, этими каплунами, этими кастрированными чудищами?»

Унижение большее, чем быть раздетым догола. И все же он двигался, переставлял ноги, и ему казалось, что весь мир состоит из одних людей. Люди стенами смыкаются вокруг, чтобы посмотреть поближе, их голоса поднимаются, смешиваются. И поначалу они так красивы и так уверенны, эти голоса, взлетающие кверху, кверху, в открытое небо. И каждый, кто глянет на идущих, знает, знает, не важно, есть на нем красный кушак или нет, знает в точности, кто он такой.

Это невыносимо, похоже на описания варварских пыток. Невозможно представить себе мысли и ощущения того, кто находится в самом центре происходящего, того, кого ведут в самую глубь толпы, со связанными руками, так что он даже не может прикрыть лицо. Все, что ты представляешь собой, принадлежит теперь этому миру вокруг тебя, и хотя ты глядишь вперед так, словно ничего этого не происходит с тобой, ты замечаешь облака, плавно уносимые морским бризом, ты видишь фасад церкви.

Кто они, эти южные итальянцы, кто они, как не мир, не целый мир!

Уходи отсюда, уходи.

— Если ты уйдешь отсюда, — шипит злобный Гвидо Маффео, тот самый, который знает об этом все, — куда ты пойдешь?

— Я

не уйду.

— Ты хочешь, чтобы тебя отсюда вышвырнули!

И теперь, когда настало время порки, думай о боли, а не о том, как ее побороть, потому что ни в прошлом, ни настоящем, ни в будущем нет ни одной стороны твоей жизни, которая бы не сводила тебя с ума, стоит тебе подумать о ней. Так думай о боли. У этой боли, во всяком случае, есть пределы. Ты можешь вычислить, какими путями движется она по твоему телу. У нее есть начало, середина, конец. Представь себе, что у нее есть цвет. Первая полоса от удара, например. Какого она цвета? Красною? Красного, переходящего в сверкающе-желтый. А потом снова красного, красного, никакого желтого, а потом белого, белого, белого.

— Прошу вас, маэстро, предоставьте его мне.

— Ты будешь петь, или тебя исключат из школы!

— Куда же ты пойдешь?

Вот оно. Куда ты пойдешь? Зачем ты поместил себя в этот дворец, состоящий из пыточных камер, почему ты не уйдешь отсюда? Потому что ты чудовище, а это школа для чудовищ, и если ты уйдешь отсюда, то останешься один, совсем один. Один на один вот с этим!

Не плачь перед этими людьми. Проглоти слезы. Не плачь перед чужаками. Обрати свой плач к небесам. Плачь перед небесами. Перед небесами.

5

— Чего ты пытаешься добиться? Ты сам-то хоть знаешь, чего хочешь?

Гвидо метался взад и вперед. Лицо его было искажено гневом. Он запер дверь классной комнаты и повесил ключ на пояс.

— Почему ты порезал этого мальчика?

— Вовсе не порезал. Так, поцарапал слегка. Выживет.

— Да, на этот раз выживет.

— Он ворвался в мою комнату. Он издевался надо мной!

— А что будет в следующий раз? Ты ведь знаешь, что маэстро распорядился забрать у тебя шпагу, кинжал и пистолеты, которые ты купил. Но это ведь не прекратится, да?

— Нет, если надо мной будут продолжать издеваться. Я окружен настоящими мучителями! И это не прекратится!

— Ты что, не понимаешь? Если ты будешь продолжать в том же духе, тебя выставят из консерватории. Лоренцо мог умереть от раны, которую ты нанес ему!

— Оставьте меня одного.

— А, вот отчего у тебя глаза на мокром месте. Ну-ка скажи это снова, я хочу это слышать.

— Оставьте меня одного!

— Я не оставлю тебя одного, я никогда не оставлю тебя одного, пока ты не начнешь петь! Ты думаешь, я не понимаю, что тебя удерживает? Ты думаешь, я не знаю, что с тобой происходит? Боже мой, да ты сумасшедший, если не понимаешь, что я рисковал жизнью, везя тебя сюда, хотя мне было бы лучше избавиться и от тебя, и от твоих мучителей? Но я увез тебя с Венето сюда, куда ваше правительство может прислать своих наемных убийц, и они запросто зарежут меня на какой-нибудь тихой улице!

— Но зачем вы сделали это? Разве я вас об этом просил! Чего вы хотите от меня, чего вы всегда хотели от меня?

Гвидо ударил его. Не совладав с собой, он так сильно хлестнул Тонио по щеке, что тот отлетел назад и схватился за голову. Гвидо ударил его еще раз. А потом сжал обеими руками и стукнул головой об стенку.

У Тонио перехватило дыхание, и он издал короткий горловой звук. Гвидо схватил его за шею, стал выворачивать голову.

И вдруг отпрянул от мальчика, схватив правой рукой левое запястье, словно удерживал себя от нового удара. Он стоял спиной к Тонио, но было заметно, как он напряжен.

Ненавидя себя, Тонио не смог сдержать тихих слез, полившихся из его глаз. После секундного колебания он достал носовой платок и яростно вытер лицо.

— Ну ладно, — еле слышно через плечо произнес Гвидо. — Сядь там. Опять. И смотри.

* * *

Каменный пол и стена были нагреты послеполуденным солнцем. Передвинув скамью на солнечное место, Тонио сел и закрыл глаза.