Плач к небесам

И днем, чаще всего в жаркие часы сиесты, тоже случались совершенно дикие моменты, когда Доменико заманивал его в какой-нибудь пустой класс, и их обычная борьба обострялась ощущением риска и недозволенности. Тонио никак не мог насытиться Доменико — хоть голым, хоть одетым; он не знал, какой из двух доставляет ему большее наслаждение. И оно постоянно усиливалось ощущением, что Доменико — женщина. Раз или два, возбужденный совершенством лица возлюбленного, его прекрасными чертами и пышностью надушенных волос, Тонио в полную силу отшлепал его.

Но сильнее всего занимало Тонио то, что Доменико был готов в его постели на все, хотя оставался холоден и неуступчив по отношению к другим. Он был совсем не тщеславен, как Тонио уже однажды заметил, и деликатен в общении, однако с другими вел себя весьма недружелюбно, порой в ироничной манере едва ли не оскорбляя их, особенно евнухов.

И при этом ночь за ночью радостно встречал страстную жестокость Тонио.

Тонио стыдился того, что раз за разом втягивался в это ласковое изнасилование, и не понимал, почему испытывает одновременно гордость и стыд при мысли, что другие могут узнать об этом.

Когда он услышал случайно брошенное евнухом Пьеро замечание, что последним «очень хорошим другом» Доменико являлся один из нормальных парней, скрипач по имени Франческо, то был удивлен тем, как сильно заинтересовала и обрадовала его эта новость. Так значит, он выполняет свои «обязанности» так же хорошо, как этот волосатый мужчина?

И в то же время ему было стыдно. А когда он думал о том, что об этом узнает Гвидо, его буквально корежило от стыда, хотя он не мог найти этому объяснений.

Ему было бы легче, если бы они с Доменико хоть когда-нибудь беседовали или разделяли какие-то общие удовольствия. Но они практически не разговаривали друг с другом.

Доменико чаше бывал вне стен консерватории, чем внутри. Он пел в хоре театра Сан-Бартоломео, и когда они виделись с Тонио при ярком свете, это чаще всего случалось во время какого-нибудь бала или званого ужина после оперы.

Потому что Тонио начал снова ходить туда, когда учитель приглашал его.

* * *

Гвидо был явно рад этому. Однажды он вскользь заметил, что, по его мнению, все это должно было бы доставлять удовольствие любому юноше. Тонио лишь улыбнулся. Ну как он мог объяснить маэстро, какую жизнь вел в Венеции? Он просто пробормотал, что эти южные аристократы не производят на него большого впечатления.

— Они слишком пекутся о своих титулах и кажутся такими... самодовольными и праздными.

И тут же пожалел о том, что выказал грубость и высокомерие. Сейчас Гвидо рассвирепеет. Но этого не произошло. Гвидо вообще никак не отреагировал на это, словно не почувствовал себя оскорбленным.

* * *

Как-то ночью после особенно роскошного ужина в доме графини Ламберти, где слуги были повсюду — отдельный официант за стулом каждого гостя, множество других вдоль расписанных стен, кто подливал вина, кто подносил свечу к турецкой сигарете, — Тонио увидел Гвидо в неожиданном ракурсе: учитель самым естественным тоном разговаривал с женщинами, с которыми, очевидно, был хорошо знаком.

Маэстро был одет в золотисто-красное, его карие глаза сияли, и каштановые волосы были красиво уложены. Явно увлеченный темой разговора, он вел себя совершенно непринужденно. В какой-то момент он улыбнулся, потом рассмеялся и показался в этот миг таким молодым (каким он, собственно, и был) и таким обходительным и нежным, каким Тонио никогда его не видел.

Тонио не мог оторвать от учителя глаз. Даже Доменико, начавший петь в это время у клавесина, не отвлек его внимания. Он наблюдал за тем, как Гвидо реагирует на этот голос, и смотрел на него долго-долго, но потом вдруг глаза Гвидо выделили его в толпе, и лицо маэстро сразу напряглось и стало суровым.

Тонио вздрогнул, не сразу отведя взгляд. Потом перевел его на Доменико. Закончив петь под шквал аплодисментов, мальчик бросил на Тонио один из своих самых томных взоров, в котором откровенно читалось: «Я твой».

«Как противно!» — подумал Тонио.

Он ненавидел и себя, и всех вокруг себя. «Зачем обо всем этом думать?» — пробормотал он про себя и побрел в какую-то комнату, освещенную лишь лунным светом, который лился в высокие арки окон. Его терзала мысль: «Ну почему он презирает меня? И почему меня это волнует? Черт с ним!»

Его раздирал стыд. Стыд за то, что он занимался любовью с другим мальчиком? Да, это было ужасно. Но он, по крайней мере, знал, почему не мог отказаться от этого. Он знал, что всякий раз, когда тайно встречался с Доменико, он доказывал себе, что способен на это и, следовательно, сможет сделать это с женщиной, если захочет.

Он удивился, когда за его спиной щелкнула дверь. Наверное, кто-то из слуг нашел его даже здесь. Удивительно еще, что эти слуги не таятся в каждом темном углу.

Но, обернувшись, он увидел, что это Гвидо.