Читаем Плач перепелки. Оправдание крови полностью

Зазыба подмигнул замурзанным Хадоськиным ребятишкам и боком, боясь наступить на кого-нибудь вышел из детского круга, затем распахнул перед со бой обеими руками стену рослого жита и зашагал пс нему к другой дороге, что была на краю поля и отделяла его от хозяйских огородов, образуя ржаной клин. Зерна во многих колосьях были уже черные, а из некоторых и вовсе повыпадали, и Зазыба с сожалением подумал, что в* этом году не только не придется как следует распорядиться урожаем, но и понесут хлеборобы большие потери. Тем не менее основная масса колосьев была тугая, в них еще хватало той хлебной плотности, которую чувствует человек даже во время ходьбы, когда колосья хлещут по лицу, лопочут по одежде.

Веремейковские мужики, обособившись от женщин, разговаривали на дороге, и Зазыбе, пока он мял ногами густую рожь, были видны их головы.

— Некоторые так и ночевали тут, — усмехаясь, сказал Иван Падерин, когда заместитель председателя колхоза наконец пробился на обочину.

Зазыба поздоровался за руку с мужиками, искоса взглянул на Рахима, сидевшего на межевом столбе с винтовкой на правом плече. Не иначе, подумал Зазыба, Роман Семочкин привел сюда полицейского нарочно, для острастки. Как и в тот день, когда веремейковцы в первый раз увидели его на бревнах у конюшни, Рахим сидел, безразличный ко всему, но с тем же упрямством на скуластом лице, с настороженной решимостью. Казалось, только прикажи ему, и он сделает все, что потребуется.

— Ну что, начнем? — нарочито весело обратился к мужикам Зазыба.

— Да уж… — поглядывая невыспавшимися глазами на солнце, мотнул головой Кузьма Прибытков.

Но вдруг возразил Роман Семочкин:

— Мы еще поглядим, следовательно, как вы там поделили все!

— Поделили правильно, — ответил Роману Парфен Вершков.

— Тогда какой резон был запираться в конторе? — пошел в наступление Силка Хрупчик. Этого, кажется, больше всего задело, что не позвали вчера в контору.

Зазыба, хмуря лоб, выждал, пока утихнут возбужденные голоса, взял из рук счетовода составленные списки, развернул их.

— Поделили правильно, — повысил он голос, повторив Парфеновы слова, и добавил: — Делили на души.

— Вот это дело! — закивал головой, обрадовавшись, Силка Хрупчик.

— Взяли довоенные списки, — продолжал Зазыба, — да и прошлись по ним от двора до двора.

— Следовательно, и на тех давали, кого нет в Веремейках? — захлопал глазами Роман Семочкин.

— И на тех, — не отрываясь от бумаг, ответил обеспокоенный чем-то Зазыба.

— Так почему? — высунулся вперед, как всегда, старый Титок.

— Потому что так справедливо будет! — с независимым видом отрезал Парфен Вершков.

— Но тогда один, следовательно, хлеб будет есть, — чуть не закричал Роман Семочкин, — а другим так хоть зубы на полку положи?

— Вот-вот! — уцепился за Романовы слова Силка Хрупчик, должно быть, жалея, что ненароком было похвалил правленцев. — Это ж выходит, что Гапка Лапезова получит полосу больше, чем Силка. — Он говорил о себе, как о постороннем. — У Гапки трое сыновей, и у Силки трое. У Гапки муж Лапеза, а у Силки жена, Хрупчиха. Кажется, по вашему, так? Но Силковы все дома, а Гапка теперь одна на весь двор!

— Гапкины на войне, — сказал Парфен Вершков. — И муж, и сыновья. Об этом тоже нельзя забывать.

— Но есть-то они не просят у нее! — сверкнул в его сторону злым взглядом Силка Хрупчик.

— Не-е-ет, следовательно, что-то вы тут недодумали, — не переставал распекать односельчан Роман Семочкин.

— Конечно, не доперли, — пожалуй, не вполне осознанного снова присоединил свой голос к Романову Титок, хотя старику, по правде говоря, было все равно, он имел бы одинаковую долю от дележа при любом варианте, так как жил только с Рипиной.

Из говорливых да настырных лишь Микита Драница не принимал участия в споре, по-птичьи крутил большой головой, будто не только недослышал, но и до конца не понимал односельчан, хотя Зазыба догадывался, что тот не иначе как еще ночью прямо из колхозной конторы побежал к Браво-Животовскому, отсутствие которого сейчас удивляло и настораживало.

— Следовательно, недодумали, недодумали, — делая скорбное лицо, крутил головой Роман Семочкин. — Верно говорит Силка, Лапезиха после такой вашей дележки будет хлебом раскидываться, а Силке придется торбы шить. — Он перевел глаза на Зазыбу. — Что на души делить треба, на это мы согласны, но только чтоб на те души, какие дома живут.

— Будем делить так, как решили на правлении, — возвращая Падерину списки, непреклонно сказал Денис Зазыба.

Но Силка Хрупчик не хотел и слушать.

— Какое у вас там правление было!

— Три человека — это еще не правление! — вторил ему старый Титок. — Вот, бывало, при Чубаре!..

Казалось, это больше всего задело Зазыбу, и он решительно рубанул воздух рукой:

— Раз вы считаете, что нами были допущены нарушения, так зовите тогда всех сюда! Тут, возле этого конца, будет вам и общее собрание и правление зараз!

XII

Перейти на страницу:

Похожие книги

1. Щит и меч. Книга первая
1. Щит и меч. Книга первая

В канун Отечественной войны советский разведчик Александр Белов пересекает не только географическую границу между двумя странами, но и тот незримый рубеж, который отделял мир социализма от фашистской Третьей империи. Советский человек должен был стать немцем Иоганном Вайсом. И не простым немцем. По долгу службы Белову пришлось принять облик врага своей родины, и образ жизни его и образ его мыслей внешне ничем уже не должны были отличаться от образа жизни и от морали мелких и крупных хищников гитлеровского рейха. Это было тяжким испытанием для Александра Белова, но с испытанием этим он сумел справиться, и в своем продвижении к источникам информации, имеющим важное значение для его родины, Вайс-Белов сумел пройти через все слои нацистского общества.«Щит и меч» — своеобразное произведение. Это и социальный роман и роман психологический, построенный на остром сюжете, на глубоко драматичных коллизиях, которые определяются острейшими противоречиями двух антагонистических миров.

Вадим Кожевников , Вадим Михайлович Кожевников

Детективы / Исторический детектив / Шпионский детектив / Проза / Проза о войне
Татуировщик из Освенцима
Татуировщик из Освенцима

Основанный на реальных событиях жизни Людвига (Лале) Соколова, роман Хезер Моррис является свидетельством человеческого духа и силы любви, способной расцветать даже в самых темных местах. И трудно представить более темное место, чем концентрационный лагерь Освенцим/Биркенау.В 1942 году Лале, как и других словацких евреев, отправляют в Освенцим. Оказавшись там, он, благодаря тому, что говорит на нескольких языках, получает работу татуировщика и с ужасающей скоростью набивает номера новым заключенным, а за это получает некоторые привилегии: отдельную каморку, чуть получше питание и относительную свободу перемещения по лагерю. Однажды в июле 1942 года Лале, заключенный 32407, наносит на руку дрожащей молодой женщине номер 34902. Ее зовут Гита. Несмотря на их тяжелое положение, несмотря на то, что каждый день может стать последним, они влюбляются и вопреки всему верят, что сумеют выжить в этих нечеловеческих условиях. И хотя положение Лале как татуировщика относительно лучше, чем остальных заключенных, но не защищает от жестокости эсэсовцев. Снова и снова рискует он жизнью, чтобы помочь своим товарищам по несчастью и в особенности Гите и ее подругам. Несмотря на постоянную угрозу смерти, Лале и Гита никогда не перестают верить в будущее. И в этом будущем они обязательно будут жить вместе долго и счастливо…

Хезер Моррис

Проза о войне