Плач перепелки. Оправдание крови

— Я, это, в правление хотел, а Параска вот встретила по дороге, да и говорит, что вы тут. Ну, я и решил, дай, думаю, сперва к вам пока зайду.

— Неплохо подумал, — усмехнулся Браво-Животовский, который всем видом старался показать, что рад видеть в своей хате нового человека. Однако слова Силки насторожили. — А что там, в правлении?

— Зазыба зачем-то собирает в контору правленцев. И мужики наши некоторые подались туда.

— Инте-е-ересно! — наливая Хрупчику в стакан спирта из бутыли и не поднимая от нее глаз, промолвил Браво Животовский.

Роман Семочкин вдруг вспомнил:

— Правда, это ж Зазыба куда-то ездил сегодня! Следовательно, может?..

— Ездать-то ездил, — сказал на это Браво-Животовский, — но он и словом не обмолвился, что думает собирать правление.

— Вы что, вместе с ним были?

— Я его в Бабиновичах встретил.

— Это он племянницу возил в Латоку, — подсказал Микита Драница, который при появлении Силки Хрупчика обрел прежнюю уверенность.

— А тебе все известно! — покосился на него Семочкин.

— Баба моя говорила.

— Ну, если баба, — засмеялся Роман. — У бабы твоей глаза как у совы. Даже ночью видит.

Браво-Животовский сидел молча, о чем-то сосредоточенно думал. Но вот он блеснул глазами и нарочито беззаботно махнул рукой:

— Ладно, пускай себе правленцы совещаются, а нам спешить нечего, — однако тут же глянул на Ми-киту Драницу. — Хотя что я говорю? Мы же можем сделать по-другому. Пускай и от нас пойдет туда представитель. Ну, хотя бы вот Микита, а?

— Только чтоб слушал там в оба, следовательно, — засмеялся довольный решением хозяина Роман Семочкин.

Браво-Животовский подмигнул Дранице:

— Согласен?

Микита не заставил себя упрашивать, опрокинул в рот стакан спирта и, закусывая на ходу, поспешно направился к порогу. Он охотно отказывался от дальнейшей выпивки, чтобы не дать возможности ворошить его старые грехи.

Едва ли не под стук дверей проглотил, будто не умеючи, первый стакан Силка Хрупчик. Ему сразу был налит второй.

— Угощайся, угощайся, — не жалел дарового Браво-Животовский.

Отсутствие Микиты Драницы не отразилось на застолье. Вскоре все опьянели — хотя Хведос Страшевич и разбавлял спирт один к трем, но и в этой пропорции сильно ударяло в голову. Как всегда бывает в подобных случаях, в хате поднялся беспорядочный гомон, который могли слушать всего два человека — Рахим да Параска. Даже Браво-Животовский, который при людях не очень-то был словоохотлив, и тот принялся рассказывать Силке Хрупчику и Роману Семочкину, как ходил в первый раз к немцам в Бабиновичи. Его уже будто черт тянул за язык, и он стал незаметно для самого себя пересказывать почти слово в слово то, что говорил в Бабиновичах коменданту. Увлеченный беседой, Браво-Животовский не видел, как все больше раскрывались от удивления глаза его жены и как она наконец схватилась за голову и, пошатываясь, вышла в сени.

Кончилась эта спасовская пьянка тем, что Роман Семочкин каким-то образом почувствовал, что время уже позднее, и потянул Рахима за рукав, ведь обещал отвести его к Ганне Карпиловой.

— Ты нам плесни немного в бутылку, — попросил он Браво-Животовского, — а то у нас еще сегодня марьяжные дела с Рахимом.

Браво-Животовский, непрестанно зевая, слил в пол-литровую бутылку спирт из недопитых стаканов и сунул Роману в карман.

Ганны Карпиловой не было дома — не вернулась еще из колхозной конторы с заседания правления. И Роману Семочкину с трезвым Рахимом ничего не оставалось, как зажечь в чужой хате лампу и ждать хозяйку.

Дети, двое мальчиков, услышав шаги в хате, проснулись за дощатой перегородкой, но вскоре притихли: вотхервых, сразу узнали своего, веремейковского, а во-вторых, им вообще не в новинку было видеть в своей хате знакомых и незнакомых мужчин.

Роман вытащил из глубокого кармана поллитровку, хотел поискать в хате, чем закусить, однако вовремя спохватился и с досадой пожал плечами: вряд ли найдешь, ибо, как и почти каждая вдовья хата, эта тоже пугала глаз своими пустыми углами и голыми стенами. Тогда Роман исступленно поболтал перед собой бутылку, словно намеревался увидеть там какой-то скрытый доселе непорядок и, может, даже чудо, затем равнодушно поставил ее на стол. Сидеть и ждать хозяйку просто так, без всякого дела, было муторно, и Роман вскоре стал скучать, жалея, что затеял все это.

Чувствуя, что может незаметно заснуть за столом, Роман сказал заплетающимся языком Рахиму:

— Так, это, гляди уж, чтоб у нас все… чтоб у нас все в ажуре, следовательно, было.

— Моя понимай, — ответил Рахим. На лице его при этом не дрогнул ни один мускул.

— Ну-ну, — подбодрил его Роман Семочкин, а сам, обвиснув от пьяного изнеможения, навалился грудью на край стола.

Фитиль в лампе горел слабо, но трещал сильно, по-видимому, стал слишком коротким, и хозяйке пришлось долить в лампу воды.

За перегородкой, посапывая тонко, спали дети. В том углу, где стояла их кровать, что-то шуршало, очевидно, скреблась мышь, было даже слышно, как она перебегала с одного места на другое.

Вскоре Роман начал бормотать во сне.

Рахим тоже клевал носом.