Плач перепелки. Оправдание крови

Не подпевала в кругу лишь Роза Самусева. И это Марфа услышала сразу — голоса остальных женщин, хоть они и слились воедино, можно было различить. Марфа даже удивилась, как она легко их улавливает. Стоило посмотреть на чье-либо лицо, увидеть, как ше — велятся губы, и тогда до слуха отчетливо долетают слова, слышным становится голос. Но из всех троих выделялся голос Дуни Прокопкиной. Та вела в песне-танце. Чистый голос ее, казалось, вылетал из груди, словно посеребренный.

Марфа переводила взгляд с одной молодицы на другую, чисто по-женски завидовала их нерастраченной молодости и в то же время, почему-то стыдясь, жалела каждую.

Но один танец, даже без музыки, не может тянуться бесконечно.

И вот как по чьей-то команде танцорки перестали петь, сгрудились посредине хаты, словно были они на вечеринке и теперь ждали, пока заиграет новая музыка. Но музыки не было. И тогда Дуня Прокопкина задиристо, словно бросая вызов, топнула ногой и, вся еще горячая от возбуждения, окончательно взяла роль заводилы на себя.

— Ай, гоп гре-ча-ни-ки!.. — запела она.

Ее «гречаники» подхватили остальные голоса. Не удержалась даже Роза Самусева. Она вся раскраснелась и сверкала черными глазами.

Танец теперь стал похож обычную деревенскую «трясуху», когда уже идут в пляс все, кто присутствует на гулянье, танцоры и не танцоры, и беспорядочно! но увлеченно стучат по шатким, исполосованным гвоздями половицам, что называется, выбивают каблуками. Солдатки будто похвалялись одна перед другой своей ловкостью, запыхавшиеся, валились поочередно на лавку, млели в бесстыдном изнеможении, а затем вновь продолжали давно начатую «трясуху».

Наконец вернулась в хату Рипина Титкова, посмотрела на раздурившихся молодиц и сказала, словно радуясь:

— Ну и понапивались же бабы! Вот тебе, Сахвейка, и брага. — Она подошла к столу и охотно выпила еще корец браги, вытерла беззубый рот, повинилась перед Марфой: — Прости, что задержалась!

— Не беда, — махнула рукой увлеченная Марфа.

— А я полежу, пока вы тут… — сказала Рипина и полезла, нарочно кряхтя, на топчан, свернула там большой, с прожженной полою армяк, в котором Мелешонок водил коней в ночное, и положила себе под голову.

На улице между тем смеркалось. Наступал вечер.

Где-то еще гулял по деревне Сахвеин сынишка, и Марфа пошла искать его.

Нашелся мальчик у Антона Жмейды, что жил возле кузницы, и пока Марфа вела его оттуда в Подлипки, завечерело по-настоящему.

Танцев в Мелешонковой хате уже не было.

Сахвея на топчане давала грудь своей дочке.

А вокруг прибранного от посуды и застланного белой скатертью стола сгрудились подруги. Дуня Прокопкина направляла пальцами зажженную восковую свечу, которая никак не прилипала к дощатой подставке, а Гэля Шараховская нетерпеливо держала в руке белое, выкованное из серебряной монеты, кольцо. Посреди стола стоял стакан чистой воды — женщины собирались начать гаданье…

Сперва бросали кольцо, загадывая на Ивана Саму-ся, но Роза напрасно ждала — в стакане не возникло даже тени.

— Теперь на Мелешонка надо загадать, — предложила Ганна Карпилова, которой вовсе не на кого было гадать.

Гэля Шараховская подержала над стаканом кольцо и бросила его в воду. Кольцо опустилось на дно. Потревоженная вода в стакане через некоторое время отстоялась, и четыре женские головы склонились над столом.

С ребенком на руках, несмело подошла хозяйка. Она стала впритык к столу, вытянула шею и, краснея от волнения, тоже уставилась на стакан.

В хате было тихо. Только шумно дышала на топча не Титчиха.

Прошла минута, вторая, и Ганна Карпилова, вздохнув с облегчением воскликнула:

— Живой твой Мелешонок, живой!.

— Правда, Сахвея, живой он! — сказала и Роза Са-мусева. Но сама Сахвея пока ничего не видела в стакане. Кольцо по-прежнему лежало на дне, и в нем не появлялось никакой тени. Тогда Сахвея осторожно обошла стол, припала жадными глазами к стакану с той стороны, где сидела Ганна Карпилова. И правда, теперь в серебряном кружке под водой померещилось ей что-то похожее на человеческое отражение. Сахвея убедилась в этом и сразу точно обомлела от неожиданной радости, кажется, впервые за весь трудный день почувствовала свою слабость, закрыла глаза и покачнулась, как в обмороке, так что Марфе пришлось поддержать ее за плечи.

— Живой! — вздохнула Сахвея. Она прижала к себе дочку и прошлась с ней по хате. — Слышишь, живой наш тата! — радостно сказала она и мальчику, который посматривал на все это с печи.

Попросила погадать Дуня Прокопкина.

И на ее мужа кольцо в стакан опускала Гэля Шараховская.

Женщины опять склонили головы над столом. В серебряном ободке на этот раз возникла едва заметная тень, которая чем-то напоминала сундук.

— Глянь, гроб, — шепнула Ганна Карпилова.

Дуня при этом вздрогнула, крикнула сдавленным голосом:

— Так это ж я на поминках его плясала!..

VII