Плач по красной суке

— Нет, конечно. Специально держу для тебя.

Он подпрыгнул на диване и погнался за мной; я выскочила на кухню и заперлась в лоджии на швабру. Он ломился в дверь, но она выдержала.

Тогда он нашел в холодильнике водку и стал пить ее, сидя за кухонным столом. Была глубокая осень, я очень быстро замерзла. Когда бутылка кончилась, он уронил голову на стол и неожиданно зарыдал: выл, как шакал, и бился головой об стол, и это было страшно. Потом заснул за столом, а я тихонько пробралась в кухню. Я думала, что он не проснется, но он зашевелился, открыл глаза и некоторое время в упор разглядывал меня. Глаза у него были неожиданно трезвые, жидкие и голубые, они будто вылиняли от алкоголя. Я выпила остатки водки, поставила чайник. Он все разглядывал меня непонятным взглядом и молчал. Потом долго молча пил чай, чуть покачиваясь на стуле, и все смотрел на меня своими водянистыми глазами. Было совершенно непонятно, к чему это, куда он клонит и что думает. И когда он внезапно бухнулся с табурета и зарылся лицом мне в подол, мне стало жутко. Я не была готова к таким сценам, и его слезы, пожалуй, внушали мне больший ужас, чем его побои. Мне не было его жалко, я только злорадствовала, что он сломался раньше меня. Я, конечно, понимала, что все это от водки, но все-таки…

— Спаси меня, спаси! — рыдал он. — Ты сильная, ты одна можешь меня спасти. Я гибну, гибну! Спаси меня, помоги подняться, и я буду служить тебе, как собака. Только ты одна можешь меня спасти. Ты одна.

— Остальных уже всех затрахал? — невольно вырвалось у меня.

За своими рыданиями он не услышал. Обращаться за помощью к тому, кому искалечил всю жизнь, — что может быть чудовищнее! В романах все бывает иначе. Женщина щедра душой, и она прощает и поднимает человека. Но в жизни так не бывает. Если бы я могла пусть на мгновение поверить хотя бы одному его слову, я отдала бы за него жизнь. Да и зачем женщине жизнь, как не для того, чтобы приносить ее в жертву любимому. Но… Никогда, ни при каких обстоятельствах я не могла поверить ему даже на миг. Просто сейчас ему плохо, он воет, как бешеная собака, каждый укус которой для человека смертелен. Бешеную собаку не лечат, ее пристреливают. Мне было жалко погибшего в нем человека — красивого парня, которого можно было бы любить, но… Сволочь, гебиста-насильника, подонка, спившуюся мразь жалеть было нельзя.

Он стоял передо мной на коленях и вглядывался мне в лицо. Он, кажется, думал, что моя ненависть просто разновидность кокетства, что на самом деле я влюблена в него как кошка, упрямая, злая кошка, которая только и ждет, чтобы ее погладили по головке, и стоит ее приласкать, как она станет шелковой. Все это мудачье так думает. Да, бабы живучи как кошки, они долго надеются на чудо, их запас терпения и снисхождения неограничен, но не для всех и не всегда. Например, своим детям они прощают буквально все. Но для мужей и любовников у них совсем иной счет, тут ничто никогда не забывается и не прощается. Счет копится до конца жизни, все тщательно учитывается и запоминается. Может, для того, чтобы однажды, в момент уязвимости противника, отыграться? Но ведь жизнь слишком коротка, чтобы успеть свести с ней счеты.

«Что может быть ужаснее пары, объединенной только пороком?» — думала я, таща своего хахаля из кухни в комнату.

В прихожей у меня стояло трюмо. Оно отражало наши безумные лица и неуклюжие телодвижения — жалкое зрелище полного банкротства души, ее падения.

— Полюбуйся, на что мы похожи! Неужели ради этого мы родились на свет? А ведь от природы мы красивые, здоровые люди. Во что мы себя превратили! — сказала я.

Мы стояли перед зеркалом, как перед судом, и пристально разглядывали свои отражения. Душераздирающее зрелище. Слезы отчаяния струились по моему лицу. Трудно сказать, что чувствовал он, только вдруг очередной приступ ярости исказил его правильные черты.

— Сука! — вскрикнул он и врезал кулаком по отражению.

Зеркало разбилось.

— Кто-то из нас скоро умрет, — сказала я.

— Мечтаешь меня похоронить?

— Плакать не буду.

Он накинулся на меня и стал душить.

И все-таки я его не выгнала. Наверное, только потому, что знала: он все равно не уйдет, а лишь станет драться и буянить.

Я оставила его у себя, начала понемногу выпивать вместе с ним.

Это был самый мирный период наших взаимоотношений.

Алкоголь приглушил нашу обоюдную вражду, малость примирил нас друг с другом. В новом качестве, приодетую и раскрашенную, меня не стыдно было показать друзьям и коллегам, можно было взять с собой в ресторан, на банкет, на званый ужин, где я неизменно пользовалась успехом. Моя ненависть придавала мне значительность и какой-то шарм — меня считали таинственной особой, и многие его друзья ко мне клеились. Но я держалась за своего негодяя и только раз, для страховки, переспала с его начальником — он мог пригодиться.