Плачущие человечки (сборник)

Он помог отцу подняться с травы, передал ему лёгкую отшлифованную палку, и они пошли, обнявшись, к дому.

… Мать знала о приближающейся смерти мужа. Она отделила в огромной комнате угол, где Вадим спал вместе со старшими братом и сестрой. Мальчик помнил стоны, яркий свет и приход врачей скорой помощи, хруст и сдавленные крики отца, лежащий у перегородки ком желтоватых простыней, насквозь пропитанных кровью. Потом – тишина, сон, кажется, что мгновенный, лучше бы его не было, и голос мамы:

– Сынок, проснись… Папа хочет с тобой проститься… Умирает.

В открытое настежь окно струился молочный свет, неслись трели последних июньских соловьёв. Почему они так надолго задержали свои свадьбы в эту весну, оставалось загадкой. Как и то, что они могли жить и размножаться в хилой рощице из недавно высаженных на склонах оврага лип и тополей, петь рядом с работающей дни и ночи фабрикой.

Мальчик подошёл к широкой железной кровати, где поверх белой простыни лежал худой маленький человек. На тумбочке, рядом, на белом платке выстроились в рядок разноцветные, как в трубке калейдоскопа, награды фронтовика. Было душно, у Вадима кружилась голова, он не мог смотреть на белые холщовые кальсоны и рубашку с длинными рукавами, в которые одели отца. Тот молчал, ничего не говорил, смотрел на Вадима. Он даже руки не мог поднять. Только смотрел и молчал. Сын не знал, что делать, хотел заплакать или спросить: «Как это – умирает?»

Мама погладила голову сына, тихонько подтолкнула к отцу. Вадим наклонился и поцеловал умирающего отца в плечо. Круто развернулся и бросился к маме. Повис на шее, целовал лицо и, как в бреду, повторял:

– Как умирает?! Зачем умирают, мама?! И ты умрёшь, ма-а-ма-а?!..

Она гладила волосы сына, молчала. По щекам текли слёзы. В окно врывались сольные партии маленьких, неказистых с виду птах.

… Дождь на кладбище хорошо запомнился мальчику, мокрый лоб отца, накрытый саваном, в который он ткнулся губами. А потом всё: ни единой картинки об отце не сохранилось в его памяти.

Мама

… Внешне мать спокойно перенесла смерть мужа, на поминках изрядно выпила, пела тоскливо, с подвыванием:

Оха, оха,Бис-с-с Васятки плоха,Куда ни повернис-ся,Кричат «посторонис-ся»…

Потом начинала плакать, навзрыд, роняя голову на руки, размазывая слёзы по лицу. Успокоившись и выпив ещё домашней браги, она как-то тупо смотрела на пятерых детей своих, старшему из которых, лётчику, было чуть больше двадцати, младшему – восьмой год. Вадим ушёл с поминок во двор, там его ждали.

– Ну чо, принёс браги? Чо так долго-то? Мать твоя давно забухала, а ты сдох со страху. Хезун маменькин, – орал Петька Молотилов, ученик вспомогательной школы для умственно отсталых детей. Его все звали Дебилом.

– С братом говорил. Вот, он передал вам бутылку и конфет. Сказал, чтобы вы помянули отца.

– Брательник у тебя чо надо. Это не фраер, лётчик… – И заорал во все горло:

Мама, я лётчика люблю,Мама, за лётчика пойду!Лётчик делает посадки

И гудит – без пересадки!Вот за это я его люблю!

Все ржут, но по-хорошему, Вадим это чувствует и гордится своим старшим братом. Бутылка пошла по кругу, пацаны пьют брагу жадными глотками, нехотя отрываясь и закусывая шоколадными конфетами «Буревестник». Всем поровну, всё по-братски. Дошла очередь и до Вадима. Он делает глоток, замирает от приторного, сладковатого вкуса напитка. Потом чувствует спазм в животе, успевает передать бутылку кому-то из пацанов и бежит к забору. Его выворачивает наизнанку. Слышит, как говорят: «Во козёл, всю брагу взбаламутил! Даже пару глотков не смог сделать. Учился бы, гад, у своей матери бухать».

Вадим до сих пор считает, что маму сломали обстоятельства. Она редко напивалась, старалась уходить от угощений, застолий, то одних, то других случаев: свадеб, поминок, бесчисленных дней рождения, происходящих в этом живом муравейнике ежедневно. А мама, будучи безграмотной женщиной, не умевшей кроме того, чтобы расписаться в документе, ни писать, ни читать, слыла хорошим оратором. Последовательно, логично и обстоятельно она говорила про человека такие простые и тёплые слова, без фальши, искренне, что её приглашали на любое семейное торжество. Конечно, все знали, что Серафима Ивановна может сорваться, перебрать свою норму, боялись этого, но не приглашать ее было неприлично.

… В парке культуры и отдыха, цветнике организованного досуга, горожане любили рассаживаться на пологом берегу реки: пили, ели, снова пили, пели песни и даже устраивали коллективные пляски – «Елецкого» или «Семёновну». Ссорились редко, драк практически не было: женщины зорко следили за своими мужьями, предотвращая любые инциденты. Серафима Ивановна угощала подругу Анну Павловну, поминали, царствие ему небесное, отца Вадима. Десятилетний пацан находился неподалеку, катался на самодельной карусели.