Пламя его души

временное определение однородно с явлением, поскольку время содержится во всяком

эмпирическом представлении о многообразном. Поэтому применение категорий к

явлениям становится возможным при посредстве трансцендентального временного

определения, которое как схема рассудочных понятии опосредствует подведение явлении

под категории.

После того, что было показано в дедукции категорий, мы надеемся, что никто не станет

колебаться при решении вопроса, имеют ли эти чистые рассудочные понятия одно лишь

эмпирическое или также трансцендентальное применение, т. е. относятся ли они a priori как

условия возможного опыта только к явлениям, или же их как условия возможности вещей

вообще можно распространить на предметы сами по себе (не ограничиваясь нашей

чувственностью). В самом деле, в дедукции категорий мы видели, что понятия совершенно

невозможны и не могут иметь никакого значения, если им самим или по крайней мере

элементам, из которых они состоят, не дан предмет, стало быть, они вовсе не могут

относиться к вещам самим по себе (безотносительно к тому, могут ли и как могут быть даны

нам эти вещи); [мы видели], далее, что единственный способ, каким предметы могут быть

нам даны, есть модификация нашей чувственности и, наконец, что чистые априорные

понятия кроме функции рассудка в категории должны a priori содержать еще формальные

условия чувственности (именно внутреннего чувства), заключающие в себе общее условие, при котором единственно и можно применять категорию к какому-нибудь предмету. Это

формальное и чистое условие чувственности, которым рассудочное понятие

ограничивается в своем применении, мы будем называть схемой этого рассудочного

понятия, а способ, каким рассудок обращается с этими схемами, -схематизмом чистого

рассудка.

Схема сама по себе есть всегда лишь продукт воображения, но так как синтез воображения

имеет в виду не единичное созерцание, а только единство в определении чувственности, то

схему все же следует отличать от образа. Так, если я полагаю пять точек одну за другой...

то это образ числа пять. Если же я мыслю только число вообще, безразлично, будет ли это

пять или сто, то такое мышление есть скорее представление о методе (каким представляют

в одном образе множество, например тысячу) сообразно некоторому понятию, чем сам этот

образ, который в последнем случае, когда я мыслю тысячу, вряд ли могу обозреть и

сравнить с понятием. Это представление об общем способе, каким воображение доставляет

понятию образ, я называю схемой этого понятия.

В действительности в основе наших чистых чувственных понятий лежат не образы

предметов, а схемы. Понятию о треугольнике вообще не соответствовал бы никакой образ

треугольника. В самом деле, образ всегда ограничивался бы только частью объема этого

понятия и никогда не достиг бы общности понятия, благодаря которой понятие приложимо

ко всем треугольникам-прямоугольным, остроугольным и т. п. Схема треугольника не

может существовать нигде, кроме как в мысли, и означает правило синтеза воображения в

отношении чистых фигур в пространстве. Еще в меньшей степени может быть адекватным

эмпирическому понятию предмет опыта или образ такого предмета; эмпирическое понятие

всегда непосредственно относится к схеме воображения как правилу определения нашего

созерцания сообразно некоторому общему понятию. Понятие о собаке означает правило, согласно которому мое воображение может нарисовать четвероногое животное в общем

виде, не будучи ограниченным каким-либо единичным частным обликом, данным мне в

опыте, или же каким бы то ни было возможным образом in concrete. Этот схематизм нашего

рассудка в отношении явлений и их чистой формы есть скрытое в глубине человеческой

души искусство, настоящие приемы которого нам вряд ли когда-либо удастся угадать у

природы и раскрыть. Мы можем только сказать, что образ есть продукт эмпирической

способности продуктивного воображения, а схема чувственных понятий (как фигур в

пространстве) есть продукт и как бы монограмма чистой способности воображения a priori; прежде всего благодаря схеме и сообразно ей становятся возможными образы, но

связываться с понятиями они всегда должны только при посредстве обозначаемых ими

схем, и сами по себе они совпадают с понятиями не полностью. Схема же чистого

рассудочного понятия есть нечто такое, что нельзя привести к какому-либо образу; она

представляет собой лишь чистый, выражающий категорию синтез сообразно правилу

единства на основе понятий вообще, и есть трансцендентальный продукт воображения, касающийся определения внутреннего чувства вообще, по условиям его формы (времени) в отношении всех представлений, поскольку они должны a priori быть соединены в одном

понятии сообразно единству апперцепции.

Не останавливаясь на сухом и скучном анализе того, что требуется для трансцендентальных