Пламя изменений

Зорич страдал, безмолвно, но нестерпимо. Мэй потянулась к нему и почувствовала отголосок его боли, но и эха хватило, чтобы она едва устояла на ногах. Поток образов заполнил ее, непонятных, чужих, нечеловеческих, поток чувств затопил сердце – жажда свободы, стремление к вольному танцу, воля к изменению, которого не давал совершить Фреймус. Колдун держал его в узде, смиряя взбунтовавшуюся природу пламени, он подрезал ему крылья, не давая взлететь.

– Мастер…

– Ухо… ди… – просипел Фреймус, косясь безумным глазом – радужки почти нет, один колодец черного зрачка, в который падаешь мгновенно – без звука и ропота. – Ты… мешаешь… Отвлекаешь.

– Ему же больно…

– Уходи! – Вопль Фреймуса, сопровождаемый прямым приказом, отбросил прочь. В дверном проеме она встала намертво, вцепилась руками в дымящийся косяк, сопротивляясь потоку его воли, как удару ураганного ветра. Миньон не может предать хозяина, миньон всецело предан господину – таков был закон, в котором они выковались, пройдя нигредо. Она не могла ослушаться Фреймуса, ноги шли прочь, ногти бороздили дерево, но она велела рукам держать, а ногам стоять. И стояла.

Фреймус шагнул, вминая тело Зорича в ложемент саркофага, генераторы криоустановок не гудели – выли, потоки хладоагента заливали Андрея дымящимся белым одеялом, но его пламя все равно пробивалось, как зарницы дальней грозы на горизонте.

– Ты мой миньон… ты должен подчиниться моей воле…

Чей это голос? Чьи слова приходят по тонкой нити, которая уходит во тьму, натянутая, как ле́са – а на крючке слишком большая рыба, она бродит кругами, и свет ее все ярче. Фреймус, это он!

– Мастер мой, разве можно сказать пламени «подчинись»?

Зорич! Как спокоен его голос, будто он и не сгорает в собственном огне, как умирающая звезда, слова эти текут от сердцевины его сути, из самого сердца.

– Остановись! Вернись в прежнюю форму, ты нужен мне! Если ты перейдешь предел…

– Ах, мой мастер, я перешел его, когда родился…

Взрыв отшвырнул ее прочь, вспышка выжгла сетчатку, грохот ошеломил, заставил сжаться тело в комок. Мэй Вонг прокатилась по полу, над головой просвистела сталь, она увидела, как из воздуха над ней проступают фигуры – с мечами в руках, клинок устремился к ее горлу, и тогда она вдруг преобразилась – словно поднялась над собственным телом. Собственно, у нее теперь тела не было, она вся была облако пламени, удерживаемое лишь собственной волей, и она видела все вокруг иначе: каждая вещь или предмет, на который падал ее взгляд, распускались как цветок, рождая все буйство возможных форм разом, букет стремлений. Каждая вещь просила о преосуществлении, о пересоздании, она жаждала испробовать все формы, быть всем,

и отказать в этом стремлении значило пойти против основ самого мира.

И все виделось иначе. Кто на нее напал? Смешные существа в смешных доспехах, в руках их заточенные полоски металла, кажется, это называется «мечи» – она превратила их в цветы, затем в потоки воды, затем в дерево, а после обратила в алмазную пыль. Жаль, они не успели этого заметить, переход из формы в форму занял лишь доли секунды, и Мэй – так было ее имя прежде, – смеясь, обратила их в статуи из вулканического стекла, троих, но четвертый каким-то хитрым способом сумел избегнуть прикосновения ее пламенной мантии.

Колебания среды обрушились на нее, завертели вокруг предметы – она играючи обращала их во что пожелает этот необычный партнер по танцу пламени – да, это ведь все игра, совместная игра, их любимая старая игра с начала времен: один задает другому форму материи, а второй рифмует, преобразуя ее в нечто иное, но созвучное. Чем дольше гармония, чем дольше созвучие форм, тем лучше игра. Проигрывает тот, кто сорвется в диссонанс. Да! Они играли так эоны, прежде чем пришли те, холодные, не знающие радости игры, не умеющие меняться…

Резонанс сотряс ее пламенное тело, и Мэй сорвалась в черную воронку, схлопнулась в черную тесную дыру своего человеческого облика. Прокатилась по земле, подскочила, выхватывая узкий меч-цзянь – отец научил ее с ним обращаться, и она готова показать любому, как…

Коридора, ведущего в склады, не было – стены испарились вместе с потолком, частью второго этажа и полом третьего. Исполинская полусфера словно вырезала и испарила все содержимое. Ровные срезы деревянных балок, гранитных валунов, хрустальных и кварцевых глыб, составлявших стены. Впрочем, исчезло не все. В самом центре этой условной сферы застыли три фигуры из черного стекла – с поднятыми в замахе руками, схваченные в миг самого яростного движения, они атаковали пустоту…