Пламя над Тереком

А вчера утром танкисты ворвались в Минеральные Воды и перерезали пути отступления немцам. Бой продолжался около двадцати часов. В город хлынули гитлеровские танки и пехота из всех окрестных районов. Немцы старались спасти свои эшелоны и войска, застигнутые врасплох на этой большой узловой станции. Тысячу вагонов и пятьсот платформ, груженных танками, пушками, автомашинами, самолетами и другим вооружением, захватили наши части. Все это Гитлер послал армии Клейста, решившей зимовать па Тереке. Только специально для Баку предназначалось шестьсот вагонов авиабомб — в два человеческих роста каждая. Мой друг Габати сперва даже не поверил, а когда увидел эти длинные эшелоны и бомбы, ужаснулся:

— Скажи я своей старухе Чабе, что видел бомбу в два моих роста, со страху бы померла…

А когда я прочитал ему письмо, найденное в захваченной нами почте, у самого. Габати похолодело на сердце.

— Бета говорит: «Иди, Габати, домой, к старухе…» Как может сидеть мужчина дома, когда по земле ползет бешеный дракон и все живое пожирает?! — закричал в гневе Габати.

Вот это письмо гитлеровца Пауля Кеннинга:

«…Сегодня мы изрядно выпили. Солдатская жизнь опасна и горька. Одно утешение в вине. Выпив, развеселились— наплевать на все! Разговор зашел о наших предках, древних германцах. Роберт сказал, что они считали за честь пить кровь побежденного врага. Я ответил: «А мы разве не можем? Кровь противника сладка и горячит, как вино». — «А ты выпил бы?» — спросил Роберт. «Конечно!» — ответил я.

Ребята начали поддразнивать. Я был пьян. Побежал в сарай, вывел пленного русского солдата, самого молодого, какой там был, и приколол его, как барана. Он упал. Я подставил к груди стаканчик от фляги, наполнил его и выпил. Было тошно, ио я сдержался, уверял, что получил удовольствие. Другие солдаты тоже начали выводить пленных, прикалывали их и пили кровь. Так мы живем…»

А голос Левитана звучит, как всегда, спокойно и мощно:

«…В боях отличились войска генерал-майора Хоменко В. А., генерал-майора Коротеева К. А., генерал-майора Козлова П. М., генерал-майора Мельника К. И., гвардейские кавалерийские соединения генерал-лейтенанта Кириченко Н. Я. и генерал-майора Селиванова А. Г., а также танковые группы генерал-майора Лобанова Г. П. и подполковника Филиппова В. И.»

Салют, кавказцы!.. Вы помогли сталинградцам!..

Уже в пути мне вручили записку от Базилевского: мое начальство приказывало мне вернуться в Геленджик. Я понял: флот готовится к освобождению Новороссийка, Тамани, Крыма… Ехать через Тбилиси не хотелось. Лучше было бы встретиться с моими черноморцами в Керчи. Но приказ есть приказ. Надо прощаться с людьми, которые мне стали дорогими, близкими, родными. Путь от Моздокских степей и Владикавказа до Кубани… Сколько горя и сколько радости! Никогда тебя не забуду, сухопутная дорога фронтовая!

Рано утром на обледенелом газике я пробирался к Казачьему Ерику. Надо было повидаться с Диордицей, которого теперь все называют «Чапаем», очень хотелось повидать Анну Лахину. У нее горе. Она сама похоронила Михаила Попова — самого дорогого для нее на свете человека. Это случилось, когда гвардейцы выбивали фашистский заслон из станицы Воровсколесская. Миша тогда замещал комбата, находившегося на излечении в ближнем тылу. Старший лейтенант вел батальон на штурм станицы. К концу тяжелого боя прибыл и Диордица. Но не успел он еще принять командование, как ему сообщили, что прямым попаданием снаряда убит Попов…

«Чапай» и здесь остался верен себе. Он направил к немцам парламентеров — старших сержантов Кудрина и Влащенко — с ультиматумом. Срок — часы, минуты — он установил им точно. Безоговорочная капитуляция! Свой ультиматум Диордица предварительно подкрепил залпами «катюш» и других пушек.

Срок ультиматума истекал, а ответа не последовало. Не вернулись и наши парламентеры.

Тогда «Чапай» поднял батальон на штурм. Сам пошел впереди. Как только огонь артиллерии и «катюш» был перенесен в глубину, гвардейцы ворвались в станицу… Фашисты были смяты и разгромлены… «Полпреды», к счастью, остались живыми. Но «Чапаю» за самочинство грозил военный трибунал. Спас генерал Хижняк, выручил своего любимца.

Подъезжаю к Казачьему Ерику. Воздух наполняется гулом немецких штурмовиков. Они пикируют и сбрасывают бомбы. Шуршит мерзлая земля под колесами газика, воздушная волна подбрасывает нас вверх, и мы с водителем летим в кювет. Добро, что отделались легкими ушибами. Но газик вышел из строя. Бомбежка продолжается…

Наконец пикировщики ушли, и мы поднялись. Шофер остался возиться с газиком.

Я иду к гвардейцам с каким-то непонятным тяжелым чувством. Расположение батальона все перепахано. Зияют огромные воронки от разорвавшихся бомб. Диордицы на КП не было. На месте командирского блиндажа я увидел большую воронку, — наверно, фугаска в полтонны. Неужели?..

— У нас беда… большая, — пожимая мне руку, взволнованно сказал Михаил Буторин — один из боевых друзей Диордицы. — В штаб бригады угодила бомба… Погиб Терешков — наш батя… А «Чапай»…

— Диордица!.. — почти закричал я, не смея поверить…