Планета-мечта (СИ)

Приемная была большой и очень темной комнатой, два узких окна по обе стороны двери почти не пропускали свет. Стены были завешаны гобеленами, но из-за темноты сюжеты их оставались тайной. Пол был каменный, кажется, даже с мозаикой, но давно не мытый. Шаги мои гулко отдавались в помещении. Из приемной вели две двери, за одной оказалась маленькая захламленная комнатка с окном, завешанным темной шторой. В углу валялись чьи-то сапоги. Я затворила эту дверь и открыла другую.

Там оказался длинный и широкий, светлый коридор. По одной стене шли высокие полукруглые окна с затейливыми решетками, за окнами был сад. Ставни все были сняты, и растения едва ли не лезли в коридор. Пахло какими-то цветами, хоть я никаких цветов и не видела. По другой стене тянулись двери, выкрашенные светло-коричневой краской. Навстречу мне по коридору шел высокий худощавый ворон в коротком широком плаще. У него было узкое, словно лезвие кинжала, темное лицо, а волосы — роскошные, как у женщины, черные густые кудри, спадавшие ниже плеч. На нем были легкие свободные брюки, мягкие полусапожки, длинная рубаха с широкими рукавами и глубоким вырезом. Под ней было надето еще что-то. Все это было легкое, из тонкой шелковистой ткани, не стесняющее движений, и черное, словно ночь. Все они так одеваются, но плащи носят обычно длинные, с застежкой на левом плече. Я знала этого ворона, как ни странно. Это был Дрого.

Увидев меня, Дрого остановился. Серебряная флейта висела на груди на мелкой серебряной цепочке. Плащ не закалывался, а висел на завязках. Широкий такой, не длинный, всего до колен доходящий плащ с широким капюшоном. Может, такие плащи носили, когда Дрого был молодым. Он был не самым старым вороном из тех, кто был мне известен, но сейчас, наверное, остался самым старым на планете. Лицо у него было даже смуглее, чем обычно бывает у воронов, почти черное, странное лицо; узкий лоб пересечен был двумя глубокими морщинами. Он не улыбнулся. Глаза у него были небольшие, а ресницы отчего-то редкие. Веки были синеватые, словно у покойника.

— А, — сказал Дрого, — Царь-ворон будет очень рад вас увидеть. Он вспоминал вас.

— Да? — сказала я.

— Да, он вас вспоминал, госпожа координатор. Когда-то вы были очень милым ребенком.

— Теперь, видно, я уже не такая милая.

— Ну, что вы, — улыбнулся он, кинув на меня неожиданно острый взгляд, — Кто-то из наших так не считает, не так ли? Хотя не знаю, могу ли я все еще называть его одним из нас, вы уж извините.

Так. Он заметил. Мы медленно пошли по коридору. Дрого доброжелательно улыбался. Он слегка запрокидывал голову, и оттого казалось, что он смотрит на всех свысока. Изящен он был так, как бывают изящны лишь очень старые, но не дряхлые существа. Дрого всегда мне нравился. Тогда, в моем далеком сказочном детстве он буквально поразил мое воображение. Меня всегда привлекала старость, в ней есть что-то такое, чего нет и не может быть в пустой и бестолковой юности. Широкий плащ Дрого подрагивал при каждом его шаге — словно крылья бабочки.

— Вас это не шокирует, не задевает, да? — сказала я, может, слишком торопливо. Мне казалось, я должна оправдаться перед этим вороном. Почему, я даже не знаю. Где-то в глубине моей души все это время жила странная и печальная уверенность в том, что мне не следует быть рядом с Кэрроном, что этого нужно стыдиться. Ведь он — изгнанник. Это было даже не чувство, а перед-чувством; это было словно в подсознании, ведь и я в детстве слушала сказания о Марии из Серых гор. Я тоже в детстве слушала и верила в то, что должно от изгнанника отворачиваться, должно…. Как все это странно, глупо, как это естественно. Нет ничего в мире естественнее, чем выкрутасы подсознания.

— Что именно? — спросил ворон.

— Мое замужество.

Он поджал узкие губы, отчего резче обозначились складки у рта, пожевал губами и вдруг тихо и печально улыбнулся. Это была даже не улыбка, а пол-улыбки или даже четверть.

— Его отец, — сказал Дрого, не глядя на меня, — Истор, был моим другом. Очень хорошим другом. Меня, естественно, печалит судьба его сына, очень печалит. Он слишком молод, чтобы умирать, тем более такой страшной смертью.

— Но вы не были против его изгнания.

Дрого остановился.

— Что я мог поделать? — сказал он медленно, — Вы, наверное, не знаете, но я не был вхож в Совет.

— Я знаю, — сказала я, — в наших архивах есть список членов Совета Старейшин.

— Когда мальчика избирали Царем, — печально сказал Дрого, — я тогда уже знал, что добром это не кончиться. А ведь он был хорошим Царем, не много у нас было таких Царей.