Планета-мечта (СИ)

Утро тихое, прохладное. На востоке над верхушками редких деревьев чертят небо розоватые прерывистые полосы. А небо все, где потемнее, где посветлее, покрыто ровными сотами облачков, и лишь в просветах между ними мелькает голубизна. Когда я проснулась, птицы вовсю чирикали возле дома, теперь они замолкли. Тихо вокруг.

День моего отлета все ближе, он приближается так неотвратимо, словно день казни. Я не могу улететь отсюда, боже мой, не могу! Как я буду жить, зная, что никогда больше этого не увижу? Не увижу Иллирийских лесов, не увижу, как кудрявые верхушки деревьев рисуются на фоне рассветного неба…. Так никогда и не увижу Проклятых поселений, а они тянут меня с магической страстностью, они сняться мне — небольшие дома среди заросших огородов, среди невысоких яблонь и вишен, не превосходящих ростом кусты калины, растущие тут же. Не увижу больше Дэ. Я не хочу жить без всего этого. Я не хочу, я не смогу так жить.

Которое утро так — сначала прохладно и сумрачно, а к полудню разыгрывается вдруг жара и какая! Так душно и жарко становится, что не знаешь уж и куда деваться. День моей казни все ближе. Я жду его. А перед моими глазами стоят не Дэ, не Торовы Топи, мне все видятся кирпичные и бревенчатые дома на высоких фундаментах, смешные садики-огородики, трава на дорожках, а вокруг, словно стража, Иллирийские леса. Чудятся мне Проклятые земли. До чего странно. Жаль, что я так и не собралась побывать там.

Мне постоянно сниться, что я там живу. Что я просыпаюсь поутру в Проклятых поселениях, а улица пуста и тиха, оттого что жители там встают поздно. Я просыпаюсь, а от дома моего до леса — два участка и дорога. И деревья наполняют все окна.

…С утра я говорила с Михаилом Александровичем. Зашла к нему в миссию, он завел себе там на первом этаже рабочий кабинет, и сидит там день-деньской, закопавшись в бумаги, похожий на университетской профессора. Издатели торопят его, и он весь в работе.

Кабинет у него большой, целый кабинетище, и в довольно — мм — веганском, что ли, стиле. Металлизированные серые стены, минимум мебели, все строго функционально, без украшений и прочих глупостей. Такой стиль в обстановке — отдохновение для глаз, ничто не отвлекает, ничто не тревожит. Странный стиль для места, где живут и работают исследователи, обычно они ценят уют — в отличие от нормальных, например, веганцев, бизнесменов, кулинаров и прочих людей мирных и спокойных профессий.

Я постучала, не дожидаясь ответа, вошла. Каверин заулыбался, подняв голову.

— Как ваши дела? — спросил он.

Я улыбнулась в ответ — не знаю только, была ли достаточно веселой моя улыбка.

— Если катер не смогут починить, я не улечу. Я уж подумываю, не доломать ли мне его.

— Не хотите улетать?

— Не хочу, — сказала я, присаживаясь на край стола.

Михаила Александровича это не шокировало, он и сам на столах любил посидеть. Не знаю, почему, но мне всегда казалось, что на столе сидеть удобнее, чем на стуле, — выше, все видно. Михаил Александрович отодвинул от себя толстую тетрадь, положил ручку и, подперев щеку рукой, стал смотреть на меня. Он был в очках и оттого казался похожим на ученого кота, того самого, что ходит по цепи кругом, цепей, правда, здесь не наблюдалось. Интересно, как в некоторых людях заметно это сходство. Я, например, птичка, пусть подчас очень злая птичка, но кошкой меня никому не придет в голову назвать. А вот Михаил Александрович — кот, но не дикий, не хищный, а раскормленный, домашний, умный и хитрый, но ум свой и хитрость свою прячущий под пушистой шерстью. Я смотрела на него, а он смотрел на меня, потом снял очки, потер нос и сказал:

— Знаете, интересное я кое-что вспомнил. Вы-то латынь, наверное, не учили.

— Нет, — сказала я.

— А я тут вспомнил. Знаете, как в Риме называлось изгнание? Aqua et igni interdictus. Запрещение пользоваться водой и огнем.

Я вздрогнула.

— Вот так-то, — сказала Каверин невесело.

— Здесь не Рим, — сказала я.

— Н-да.

— Как у вас работа?

— Отлично, — сказал он, — Отлично, Кристина, спасибо, что спросили, — усмехнулся, — Издатель мой съест меня живьем. Я не успеваю, хоть Эмми мне помогает изо всех сил, уж она такая. Кстати, она ненавидит, когда ее зовут Эмми.

— Не буду, — сказала я.

— А вы, Кристина, не поможете старику? Что скажете, бедная странница? Вы знаете, у меня ужасная болезнь, чем больше у меня работы, тем больше разбредаются мои мысли.

— Как вы меня назвали? — сказала я, улыбаясь.