Планета призраков

А потому Дарвину оставалось одно: бить на эмоции. По своему обыкновению плести красивые словеса, то и дело напоминая, что он «уверен» в своей правоте и «наука будущего» его смелые идеи непременно подтвердит.

Все это было достаточно бледно, слабо и дохленько. Ничего удивительного, что даже самые расположенные к Дарвину его биографы именуют «Происхождение человека» книгой достаточно невнятной, путаной и непоследовательной…

А главное, на сей раз не получилось никакой бури. Если «Происхождение видов» вызвало форменный скандал и буквально раскололо как «ученый мир», так и «общественное мнение» на два непримиримых лагеря, то теперь никакого шума и громокипящего столкновения мнений, в общем, не случилось. Кто-то вяло поругивал, кто-то вяло похваливал – и не более того. Дело в том, что за десять лет, прошедших меж двумя книгами, немало других ученых опубликовало нечто похожее. Публика привыкла

к сенсационным откровениям на сей счет – и Дарвин не получил того, на что рассчитывал. Называя вещи своими именами, получился пшик. Что Дарвин переживал довольно болезненно…

С позиций сегодняшнего дня «Происхождение человека» буквально набито благоглупостями. Сегодня уже совершенно не убеждает сделанное Дарвином «открытие» того, как якобы произошли разные человеческие расы. По Дарвину, причиной всему – половой отбор. Европейцам нравились женщины с ярко выраженной «европейскостью»: белокожие, светлоглазые. Они только таких в жены и выбирали – а раскосых и смуглых никто не хотел вести в свой шалаш, они потихонечку вымирали, и в конце концов европейцы стали именно такими, какими мы их видим сегодня. У африканских негров, по Дарвину, эталоном красоты считались исключительно плосконосые и курчавые, вот негры только таких и выбирали, в результате чего… см. выше. У китайцев эталоном красоты были раскосые глаза, и потому…

Записи Дарвина о состоянии своего здоровья, изобилующие словами «головная боль», «бессонница», «приступы слабости». Понятно и объяснимо: крайне тяжкий труд – сочинять претендующую на истину теорию, прекрасно сознавая, что она лишена каких бы то ни было доказательств…

Вздор, конечно. Хотя бы потому, что Дарвин совершенно не разбирался в африканских народах и представления не имел, что далеко не все чернокожие племена – курчавые и плосконосые. Но главное, сегодняшняя наука неопровержимо доказала, что характерные признаки разных рас (темная или светлая кожа, разрез глаз и прочее) сформировались под воздействием внешних условий: климата, пищи, даже болезней. Выдуманный Дарвином «половой отбор» совершенно ни при чем… «Косые» глаза монголоидов – попросту защитное приспособление, необходимое для жизни в пустынях, где нередки песчаные бури. «Арабский» нос, широкий и узкий, стал таким потому, что арабы обитают не просто в пустыне, а в жаркой

пустыне, и теплый сухой воздух, проходя через узкие ноздри, лучше увлажняется и не обжигает легкие. И так далее…

В общем, вежливые хлопки, которыми была встречена новая книга Дарвина, так и не перешли в бурные аплодисменты, а ворчание противников было тихим и скучным. Дарвин продолжал заниматься наукой, писал что-то о червях и черноземах, плавучих льдах и хищных осах – но все это скорее напоминало инерцию. Главный триумф остался позади…

Бурных

дискуссий, как уже говорилось, не могло возникнуть еще и оттого, что с доказательствами дело обстояло крайне скверно, их не было вообще. Дарвин мог до хрипоты твердить про «будущих ученых», которые непременно отыщут доказательства его правоты в виде «недостающих звеньев» между обезьяной и человеком – но подобные аргументы очень быстро приедаются, и к ним перестают относиться всерьез. Не зря на склоне лет у Дарвина вырвалось горькое признание: «Я являюсь всего лишь юнцом с несформировавшимися идеями».

И, наконец, самое примечательное. Перед своей кончиной твердокаменный, казалось бы, безбожник Дарвин совершенно недвусмысленно обратился к тому самому Богу, в которого долго не верил, которого «вычеркивал» из общей картины бытия. Сохранились подробные воспоминания леди Хоуп, ухаживавшей за больным Дарвином до самой его смерти. «У меня есть летний домик, – сказал Дарвин, указывая рукой в окно, на сад. – Там можно собрать человек тридцать. Я хочу, чтобы вы собрали всех этих людей и вместе почитали Библию. Завтра утром я отправлюсь на тот свет, и я хочу, чтобы вы помолились за меня, а также рассказали этим людям…» «О чем я должна поговорить с ними?» – спросила я. «Об Иисусе Христе и о спасении. Я считаю, это лучшее, что вы можете сделать».

Бог ему судья…

А мы, простившись с самим Дарвином, вернемся к его теории эволюции, которая прямо-таки просит, чтобы ее подвергли безжалостному критическому разбору.