Плата за капельку счастья

Перед ее повлажневшими глазами всплыла сценка, которую она спрятала в папке памяти «сохраненное»: Анатолий прижался губами к ручке чужого ему больного ребенка. Не демонстративно, не для нее, наоборот: испугался, что она увидела. Берте захотелось что-то сделать, чтобы у них был настоящий первый свадебный вечер, первая брачная ночь. Другого нарядного платья ее теперешнего размера у нее не было пока, они заказали только пару рабочих платьев и костюмов. Не стали покупать нарядное, свадебное из суеверия. Так ужасно совпало тогда купленное для радости платье и убийство Владика.

Берта заново подкрасила ресницы, губы выделила золотистой, с чувственным сиянием помадой, надела маленькие сережки с крошечными бриллиантами. Вернулась в кухню, где Анатолий расставлял тарелки, бокалы, резал торт. Положил фотоаппарат на стол, чтобы сделать первую фотографию в семейный альбом. Берта остановилась на пороге, готовая к полету в блаженство, в тепло, в их нескончаемый солнечный удар, случившийся в дождь…

И споткнулась об его мрачный, почти жестокий взгляд.

– А в чем дело? – спросил он. – Ты, кажется, пришла домой, вижу тебя только я, ты мне нужна без косметики, в халате, без этого бесстыжего платья. Лучше бы ты вошла сразу голой. Тебе изменило чутье. Я думаю об этом постоянно. О том, как развратила тебя вся эта бредовая затея с тихой облавой.

– О чем ты, Толя? Развратила?! Я пришла на свой главный праздник.

– Присядь, – сказал он. – Я постараюсь объяснить; не хочу, чтобы между нами были наши спрятанные мысли. Попробую спокойно объяснить. Мы согласились участвовать в этой охоте на невидимых преследователей для того, чтобы как-то побороться. Мы все, включая следователей и их помощников. С твоей стороны поступок изначально, разумеется, героический. В тебя могут просто бросить гранату, бутылку с зажигательной смесью, и никто не успеет добежать. Сначала все думали только об этом риске. Меры принимали, человека с оружием заметят на подходе. Но не стопроцентно. Сейчас возник другой риск. Он как-то не был нами учтен. Ты говоришь, будто что-то чувствуешь кожей. Поверь, у меня тоже есть кожа, она уже вся в ожогах. Мы сидим по часу и больше и смотрим на тебя и на людей, которые идут тебе навстречу. Смотрим на четком и сильном мониторе. Я вижу, как на тебя смотрят мужчины, идущие навстречу. Старики, сопляки, мигранты, просто засранцы. Они тебя просто раздевают взглядом. А я терплю. Жду, когда начнут насиловать. Раньше этого мне сигнала не дадут. Я скажу больше. Сижу всегда с кем-то из наших защитников. Очень близко. Мы смотрим на это твое платье, на то, что под платьем, я вижу, как вздрагивают их руки, руки этих честных и верных защитников, как глаза они от меня прячут, как меняется их дыхание. Мужчина никогда не скроет от другого мужчины желание. И мне начинает казаться, что нас всех диким образом переиграли. Это нам поставили ловушку. Мы можем однажды перебить друг друга. Может, в этом и есть следующая цель. Было бы так прикольно. Еще забавнее, чем разбросать видео с твоим унижением по всему Интернету… Когда ты проходишь у тех кустов, я сам боюсь на тебя броситься. И ты, с твоей кожей, скажешь, что не чувствуешь этого?

– Я ничего не скажу, – ровно ответила Берта. – Чтобы я ни сказала сейчас, это вызовет только взрыв.

Тут-то он и случился, этот взрыв. И завершился ее полет в мирное, семейное блаженство.

– Ты лжешь! – закричал Анатолий. – Ты научилась мне лгать! Ты не можешь не чувствовать то, о чем я говорю. Ты – такая чувствительная, загораешься от одного моего взгляда. Зачем же ты накрасилась, зачем надела сережки, почему не сняла это порочное платье!

Его спокойствие кончилось. Он сжал в руке бокал, который собирался протереть. Бокал рассыпался на мелкие осколки, из руки полилась кровь. И этой окровавленной рукой ее муж в первый мирный брачный вечер рвал на Берте ее единственное нарядное платье, бросал на пол сорванное белье. Он поставил ее на колени, пригнул голову совсем близко к осколкам, взял грубо. Тяжело, по-мужски, выругался в момент того самого блаженства. Он не видел и не слышал, конечно, как она в этом горячем и безумном кошмаре прикусила свою ладонь, тоже почти до крови, чтобы спрятать крик. Не боли, а завершения. Анатолий поднялся, такой же темный и мрачный. Взял фотоаппарат и сделал первый семейный снимок в альбом. Она – истерзанная, в его крови, на полу, рядом с осколками. Потом швырнул в мусорное ведро шампанское и пил из горлышка водку.