Платье

Жан-Пьер изо всех сил призывает свое второе «я», дабы объединить усилия. Как же ему хотелось бы сейчас вновь собраться с силами. Но в нем фальцетом говорит не что-то, а новые полпорции виски.

– А я вам тут не мешаю случайно, стоя прямо напротив, пока вы меня обсуждаете? Нет?

Результат – ноль. Поль и Соланж шушукаются дальше, будто ничего не произошло.

– По-твоему, он на самом деле считает, что нынешние мужчины не носят платьев? – задает вопрос Соланж.

– Надо полагать, да… – отвечает ей муж и проводит руками по талии, будто желая убедиться, что на нем хорошо сидит наряд.

На сей раз Жан-Пьер подпрыгивает на месте и размахивает руками:

– Эй! Я здесь! Это я! Это я! Сюда, сюда!

– Так или иначе, но это твое платье, мой дорогой, весьма и весьма милое, – поздравляет его она, – и отлично тебе идет. Я так тобой горжусь…

– Спасибо, радость моя, – отвечает он, от излишка благодарности заливаясь румянцем.

– А ваш Бьорн, он тоже носит платье?

Поль и Соланж наконец открывают глаза и обнаруживают присутствие Жан-Пьера. Гляди-ка, и то правда! Он и в самом деле здесь.

– Что-что?

– Бьорн! Ваш несравненный Бьорн, такой современный и симпатичный! Он ведь не в платье, согласны?

– Конечно, согласны.

– А я вам что говорю! Он не в платье!

Поль и Соланж в изумлении смотрят на него.

– Ну и что? – спрашивает Соланж. – Что из этого следует?

Жан-Пьер, совершенно выбившись из сил, опускает голову, предпочитая ничего не говорить. В его жилах все еще течет жизнь, хотя теперь только тонюсенькой струйкой. Так что ее лучше поберечь. Соланж в его отступлении усматривает что-то вроде ободрения. Его еще можно спасти.

– Ладно, послушай меня… – продолжает она. – Хотя уже поздно, мне не хотелось бы оставлять тебя в таком состоянии, хотя бы ради Изы, с которой мы давно дружим, поэтому сядь, а я расскажу, что с тобой не так.

Жан-Пьер повинуется приказу, в его лице ни кровинки.

22 часа 45 минут

Соланж теряет терпение. У нее нервно подергивается правая нога, закинутая на левую. Ей уже не раз и не два пришлось закатить к потолку глаза. Тем не менее именно она, как и подобает хорошему товарищу, решила спокойно объяснить Жан-Пьеру, в чем его проблемы. А потом без малого полчаса методично прибегала то к психологии, то к деликатности, то к дипломатии, но так ничего и не добилась. Каждое ее слово превращалось в маленькую иголочку, которую она в него вонзала, занимаясь неким подобием вербальной акупунктуры. Он же молча терпел, втянув в плечи голову. Но не успевала она договорить фразу до конца и подумать, что смогла наконец взять верх, как он опять полыхал гневом.

Через двадцать минут эстафетную палочку у вымотавшейся вконец жены перенял Поль. Попер напрямую и напролом, без всяких там реверансов. Но сделал только хуже. Словно каждый наносимый им удар под дых хоть и выбивал из Жан-Пьера дух, но одновременно с этим усиливал жажду жизни, еще больше ужесточая и подстегивая переть против очевидного. Несмотря на столь точную и всеобъемлющую выкладку фактов, Жан-Пьер все еще подавал признаки жизни. Им же оставалось это только констатировать. И сожалеть. Экий упрямый мерзавец!

– Но это же бред! – ревет он теперь, демонстрируя непоследовательность, так свойственную дегенератам. – Я все равно не буду… Только чтобы понравиться этой… У меня просто начались галлюцинации! Напялить на себя… Только ради Изабель, у которой поехала крыша! Да-да, не надо мне ничего говорить, она у нее действительно поехала. Поехала, и все! Черт знает что… У вас тоже мозги набекрень! А я из-за этого должен… Только чтобы… Черт знает что… Черт знает что! Это же идиотизм… Самый настоящий идиотизм!

«Нет, мой бедный Жан-Пьер, если из нас кто-то и рехнулся, то это ты», – думают Поль и Соланж, глядя, как он наворачивает по гостиной круги, путаясь ногами в ковре (до такой степени, что секунду назад чуть не упал), а в голове мыслями.

Соланж говорит себе, что его надо бы пристрелить, как состарившегося чистокровного рысака, взбесившегося на скачках на ипподроме. Поль, что ни говори, а великодушнее жены, поэтому предпочел бы пистолет с усыпляющими дротиками. Вколол бы ему конскую дозу снотворного и посмотрел, что из этого получится. Ему вспомнился прославленный старый философ, которого семья, поддавшись влиянию социальных сетей и средств массовой информации, поместила в психиатрическую лечебницу, утомившись слушать его бессвязные речи о чем угодно – о женщинах, нации, халяльном меню, вегетарианских обедах в школьных столовых, ветряных электростанциях, инклюзивном письме, тайных замыслах в отношении других, сексуальных домогательствах… Теперь о нем больше ничегошеньки не слышно.

В тот самый момент, когда Поль представляет Жан-Пьера с лейкой на голове[20] (ему за это стыдно, хотя внутри его разбирает смех), в гостиную возвращается Изабель. Волосы немного растрепаны, лицо помятое, но на губах блаженная улыбка. Болезненного возмущения мужа она, похоже, даже не замечает.