Плато

Почему-то я уже мысленно прощаюсь со своей комнаткой, может быть потому, что надеюсь на твой скорый приезд - не хочется, чтобы любимая женщина видела жуткие рожи моих соседей. Между тем эта комната три с лишним месяца была мне домом, здесь мои бумаги, заметки, книги, здесь маргаритки, высаженные Коганом на заднем дворе. "Насилие безнравственно лишь в том случае, если под ним нет основы, состоящей из высшей нравственности" - доносится до меня через сонный коридор голос Жильца, осушившего, верно, уже добрую дюжину банок своего Laporte Light. Вот кончу письмо, и завалюсь на боковую. Всего несколько дней осталось мне ночевать на железной кровати, которая сработана весьма основательно, но имеет дурную привычку среди ночи разваливаться на части. В первый раз я чуть не умер от страха. Теперь стоически надеваю шлепанцы и принимаюсь собирать ее заново, тешась кощунственной мыслью о том, что не все в Аркадии молоко и мед, если здесь изготовляют таких монстров.

Итак, - я суеверно боюсь печатать эти слова - до встречи? Прости, если письмо путаное. Скорее всего, оно дойдет уже после моего приезда - письма в Аркадии путешествуют неторопливо. Как, впрочем, неторопливы, говорят, и железные дороги, на которых я еще ни разу не ездил. Или правда, что при диктатуре почта работает исправнее, а поезда неизменно приходят по расписанию?"

Глава третья

Много-много лет тому назад Столица задыхалась от такого же душного лета, как сейчас - Город.. Я одурел от запаха раскаленного асфальта, устал от незваных гостей, страдал от небеспричинного страха перед тайной полицией. К концу июня, раздобыв случайный заказ на технический перевод, я снял второй этаж полуразвалившегося деревянного дома в получасе езды от города, чтобы с радостным озлоблением дописывать антирежимный роман (из тех, какие в последние годы десятками появляются в отечественных ежемесячниках). Многие откровения этой книги, увы, устарели еще до того, как она появилась на свет в захолустном апатридском журнальчике. Теперь я даже боюсь раскрыть ее снова (хотя, справедливости ради, были у романа и благодарные читатели). Но кто же запретит мне заново переживать те предутренние часы, когда я убирал с колен машинку (у нас с Гостем есть общие привычки), шлепал на кухоньку к портативной газовой плитке, наливал очередной стакан белесого от крепости чая и садился, счастливый, на скрипучую табуретку - а в раскрытое окно толкались тяжелые яблоневые ветки и задувал ледяной ночной ветерок. Я прятал экземпляры рукописи от тайной полиции (времена стояли недобрые), перечитывал их, запирая двери на хлипкий проволочный крючок, всхлипывал над судьбами героев - каждый из них был чем-то похож на меня самого, каждый был воплощением упущенных возможностей, чаще всего - невеселым. Конечно, горевал я зря, но по врожденной сентиментальности мне никогда не давалась та невозмутимость, которой требует писательское ремесло.

В том романе много говорилось о железном занавесе. С детских лет в утопическом парадизе я не мог смириться с существованием невидимой преграды, за которую пускали только избранных. Спустя годы Господь Бог - любящий, как верно заметил мой Редактор, искусство пародии, - наградил меня домом в часе езды от самой длинной неохраняемой границы в мире. Я стоял у покосившегося бетонного столба, широко расставив ноги, так, чтобы находиться одновременно в двух странах, и хохотал над выцветшей табличкой, которая предписывала обратиться в ближайший пограничный пункт, в десяти милях отсюда. Даже если жители со стороны Федерации доносили о замеченных чужаках - миф был разоблачен. Границы, установленные людьми, оказались преодолимы. Остались другие - но ни литературе, ни самой жизни не справиться с ними.

Гость и Хозяином выехали из Города на шоссе. На горизонте равнина уже начинала морщиться, вздымаясь невысокими холмами, зазывные объявления приглашали собирать клубнику прямо на полях.

"И все же мне не по себе,"- сказал Гость. "Я думал, на этой границе только машут платочком. А мне визу давать не хотели. Две недели промурыжили. И какие порядки в консульстве Федерации, - он оживился, - охранник с пистолетом, обыскивают при входе, чемоданчик мой отобрали! Ничего себе оплот демократии."

"Террористов боятся, - отвечал Хозяин. - Семь лет тому назад не обыскивали. Правда, я тоже ждал две недели, но на второй раз мне поставили постоянную визу в отечественный паспорт. Но я тебя понимаю. У меня раньше тоже сердце сжималось - а вдруг не пустят. С аркадскими бумагами проще. Только вместо паспорта я им обычно показываю свидетельство о гражданстве, пластиковую такую карточку."

"Почему?"

"На моем паспорте слишком много штампов европейских пограничников, - смеялся Хозяин, - так много путешествуют только террористы и торговцы наркотиками, дорогой мой Гость. К тому же я говорю по-английски с акцентом отечественного шпиона из дешевого боевика. А пограничники - народ незамысловатый."

"Значит, и эта граница не такая уж несерьезная," - подытожил Гость.