Плато

- Жить по-человечески не удалось, - сказал он, вставая с колен, - зато похоронили тебя, Лизочка, по-царски. Зелено, ухоженно, гигиенично. Почтовик-доброхот даже корреспонденцию доставил адресату. В Отечестве бы бросили в яму за городом, накидали бы венков из искусственной листвы, и поминай, как звали. А тут, - он огляделся, - хорошо. Воздух чист, и холмы зелены. Пташки распевают. Река под горою. Правда, - он поискал взглядом, куда бы присесть, и сел прямо на плиту, - в Отечестве, наверное, родные бы тебе устроили загородку. Скамеечку бы поставили. Помнишь эти зеленые, непременно зеленые железные заборчики вокруг могил, с калиточками, а на калитке замка обыкновенно не бывает. На Пасху на могилах то яблоко, то яичко вареное. Кутью тоже оставляют. Заходи, калика перехожий, за ограду, угостись, чем Бог послал. Вот тебе и общество. Птицы тебе благодарность высвистывают, калики вино белое пьют за упокой души. Они ведь, ты знаешь, ужасные лицемеры. На еду у них, дескать, нет, а на бутылочку казенной всегда находится. Но народ порядочный - пустую посуду ни за что на могилке не оставят, более того - если пьют, то непременно светлой памяти. Как же иначе? Затем и закуску на могилку кладут, чтобы уважение было к покойнику. Наверное, и церковь стояла бы недалеко. Разрушенная, само собой, запущенная такая. Нет, - вздохнул он, - что нам эти калики? Все равно их из под земли не видно. Ты возразишь: душа, дескать, парит над ними и радуется, что поминают тебя люди. Думаешь, весело ей крылышками размахивать над нашим отечественным убожеством? Могильщики пьяны, земля сырая, грязь повсюду. На одной могиле, может, и яичко крашеное, а на соседних мерзость запустения, даже имена стерлись на табличках. И мусор, мусор-то какой повсюду. Цветы с могилы ночью мальчишки разворуют, барышням будут отдавать. Хорошо ли? Меня тут в христианство обращали, - сообщил он доверительно. - Представляешь картину - трубит архангел, уже и из вод сделалась кровь, и тут земля разверзается, и ты воскресаешь, а из соседних могилок выскакивают жители Северопольска в полном параде. Кто во фраках с цилиндрами, кто в костюмчиках-тройках. Хуже всего тем придется, кого хоронили в особой похоронной одежде. Знаешь - ботинки с картонными подошвами, пиджачки с марлевой спиной. И в нашем отечестве раскроются, и в других государствах. Полезут голые, босые, с развороченными черепами и с бирками на ногах. Сколько мы, хомо сапиенсы, друг друга резали - подумать страшно. И еще, - встрепенулся он, - тебе бы на памятник фотографию прикрепили, керамический овал.

Он опасливо посмотрел в чистое, разреженной синевы небо. Солнце поднялось уже высоко над горами. На шоссе энергично шелестели автомобили, не затрудняясь особенным снижением скорости в городской черте. Ползали крупные черные и мелкие рыжие муравьи по кучке пепла, еще сохранявшей строение сложенных вчетверо листков почтовой бумаги. Вдоль окружности пепелища трава обуглилась, чуть дальше - полегла и обмякла. Бабочка-шоколадница суетливо порхала над теплым бетоном, не осмеливаясь сесть. Словно автоматная очередь, застрекотала на кладбище газонокосилка, и ветерок донес до него острый запах скошенной травы, измельченной в темно-зеленую влажную труху.