Платоническое сотрясение мозга

Мне всегда нравились тонкие паюсные девушки, которые плыли над подиумом, мягко покачивая бедрами. Они были словно узкие эскимосские лодочки. Они выныривали из полярной тьмы в свет общества. Молодость пенилась у них за кормой. Однако их лица всегда таили явную опасность. Казалось, будто они держат на кого-то обиду: вот-вот готовы расплакаться, дуют губы, злобно косятся, словно мечтают о преступлении.

Мои предчувствия оказались пророческими. В феврале прошлого года, на показе мод от кутюр, группа манекенщиц договорилась между собой и закидала осколочными гранатами партер. Из двенадцати гранат не взорвались только три, а остальные полопались со страшным грохотом и произвели полный фурор.

Поэтому я, не раздумывая, отказался принять приглашение на послезавтра. И меня сразу же начали уговаривать:

— Вы можете не беспокоиться за свою жизнь, мы проверяем их магнитоискателем перед каждым выходом.

Я вспомнил кружевное белье, кровь на полу, и все это усыпано сверху бриллиантами, словно салат из томатов, сдобренный крупной солью. Кристаллы лежали на самой поверхности в красной жиже и не таяли. Я вспомнил лицо жены французского посла, перевернутое вверх тормашками болью (так рисовал евреев Шагал), ее истошные вопли. Вспомнил, как светские львицы, перепачканные кровью, курили на ступеньках парадной лестницы и делились впечатлениями о том, как чудом остались в живых:

— Великолепное шоу!

— Это авангард, я такого не видела даже в Париже! Между тем воспоминание издохло, и я вернулся к реальности.

— Кто попросил вас позвонить мне?

— У нас список приглашенных, я секретарь, я обзваниваю по списку всех приглашенных.

— Извините, я не смогу!

— Но почему?

— Мне не хочется рисковать.

— Но если все так будут рассуждать, мы от скуки передохнем, как мухи.

— Мне не бывает скучно.

— Я чувствую, вы чем-то расстроены.

— Только что я съел свою самую первую женщину. Мне пятнадцатого сдавать пьесу, а я еще не закончил второй акт. У меня мысли как метеоры, как бешеные собаки, как шарики от пинг-понга.

— Какая интересная у вас жизнь.

— Вы хотите принять участие в моей жизни?

— Да. Конечно!

— Тогда оставьте свой телефон.

Я записал ее телефон на осколке падающей кометы, прополоскал рот перезвонами кремлевских колоколов и встал на низкий старт, чтобы по сигналу броситься по гаревой дорожке наперегонки со своей собственной тенью. Когда я догнал ее, она обернулась. Я увидел лицо Мессалины.

* * *

Всю ночь тополиный пух сыпался из хрустящих телевизионных коробок, летел над океаном и щекотал паруса.

Всю ночь слоны танцевали на моей печатной машинке в обнимку с моими изящными, взнервленными пальцами. Желоба водосточных труб мечтали стать плотью горлянок. На побережье ныли камни, поросшие ледяными панцирями: у них разболелись простуженные животы. Какой-то непризнанный гений тащил рояль в небеса на своей слабой спине, словно это крест.

Разумеется, Мессалине дела до этого не было, в ее жизни произошло много перемен. Она надела на себя плащ, надела на себя гром и молнию, надела на себя все сказки братьев Гримм, надела на себя белые сетчатые чулки, надела песню «Прощай, гуси», надела на себя Париж и... и подошла к зеркалу.

— Ну как, — спросила она, — мне идет?

— Дикая эклектика, — ответила Наташа, ее лучшая подруга.

Рассерженная Мессалина уехала в Плесецк, встала на старт, полковник Кабанов посчитал от десяти до нуля. Мессалина закричала и стартовала, ушла в небо ракетой, разогналась до скорости одиннадцать километров в секунду и вдруг, по чистой случайности, вышла на орбиту светской жизни.

Спустя три месяца я стоял за колонной во фраке с бокалом шампанского в руке и безмятежно и спокойно наблюдал за тем, как она стыкуется с искусственным спутником Земли. Это был полный молодой человек, некрасивый, но умный, с живыми глазами. Он обворожил ее своей детской непосредственностью. Она мстила мне, а я делал вид, что «не больно». Одного взгляда на эту парочку было достаточно, чтобы понять: скоро они поженятся. Они ели друг друга глазами так, что за ушами трещало. В половине одиннадцатого вдруг совершенно незаметно исчезли с вечеринки. Две ночи подряд я не спал и думал, как они могли сойтись, такие противоположные люди. Паяц и зеленоглазая утка.

Я не хотел думать о Саше, но откуда-то в мою душу просочилась чудовищная боль. Вдруг я отчетливо понял, что N права: наша история еще не закончилась, она только начинается. «Мы скоро встретимся», — услышал я за спиной Сашин голос, я не обернулся, я знал — там никого нет, за моей спиной — пустота.

Спустя два дня на меня нахлынуло осеннее настроение. Я пил желтое вино и смотрел на футболистов в желтых майках, играющих желтым мячом страсти на пожелтевшей траве.