Платоническое сотрясение мозга

— Смирно! — заорал капитан Ювачев.

Извините, но я присяду, с вашего позволения, у меня сегодня недомогание, ужасно кружится голова, — с дрожью и обидой в голосе сказала «служащая срочной службы».

— Встать! — снова закричал адъютант во всю мощь своих легких.

«Наташа Шевцик» даже не шелохнулась. Наоборот, она улыбнулась. И произнесла спокойно и с достоинством, которое бывает только у взрослых женщин, когда они говорят о подобных вещах:

— Вы не поверите, товарищ полковник, но то, что я сейчас скажу, — это чистая правда! Ко мне пришли больные дни! Спина отваливается!

— Военврач Морозов прав, таких симулянтов белый свет не видывал! Это ж надо такому случиться! У солдата менструация! К солдату срочной службы пришли месячные! — спокойно сказал Кинчин. А про себя подумал: «Ох уж мне эти москвичи!»

— Я в училище бежал кросс со сломанной рукой! — вмешался адъютант. И снова скомандовал: — Встать!

— Я так же раньше думала, что пустяки, никакие не пустяки, вот вам бы один разок помучиться, тогда бы поняли, что значит — требовать невозможного. Встать не могу.

— Я его силой подниму, товарищ полковник!

— Не трогай... не надо, — сказал командир части, — тогда, мадам, — вежливо обратился он к Коле Лебедушкину, — я, с вашего позволения, тоже присяду. Мне как-то неловко стоять перед вами, все-таки я старше по возрасту и по званию.

— Будьте любезны, месье, присаживайтесь, окажите такую любезность! — сыграл в галантность XIX века Коля.

— Благодарю, — сказал полковник, снял папаху из светлой белой овцы, присел на табурет, что стоял рядом с прикроватной тумбочкой, закинул ногу на ногу и закурил. — Пахнет кофе? Не так ли?

— О да! — сказал светский Лебедушкин.

— Откуда этот чарующий запах?

— Из железной кружки, это мой кофе, — Лебедушкин показал алюминиевую чашку с остатками кофе.

Ювачев что-то хотел сказать, слегка приоткрыл рот, но сразу же закрыл, решил не вмешиваться.

— Откуда у вас кофе, мадемуазель? — спросил полковник.

— Сублимированный... высший сорт. Я сохранила его чудом, грамм сто. Кстати, как вам сегодняшняя погода?

— То есть солдат весь день-деньской лежит на тахте, пьет кофе и читает, — Кинчин взглянул на переплет книги, — Поля Элюара.

— И еще пишу пьесу. Вот рукопись. — Лебедушкин показал стопку бумаг, лежащую на тумбочке.

— Ты, Николай, еще и писатель!

— Такого солдата я вижу впервые, — наконец осмелился на короткую реплику Ювачев.

— Я не солдат, я — художник. Может быть, даже гений! — сказал Лебедушкин.

— Мало что мадам! Да еще и гений к тому ж! — язвительно пошутил Кинчин и выплюнул прилипший к кончику языка кусочек табаку.

— Гениальная баба! — пошутил вслед за начальником адъютант.

— Не в том смысле, что я — гений, законченный, готовый, как Пикассо, или Писсаро, или Толстой, или Оливье. Я хочу сказать, что я чувствую свой гений, и у меня есть свой долг перед ним! — сказала Наташа.

— Так кто же перед нами? Актриса или писатель? — спросил полковник, играя в ложный интерес.

— Когда-нибудь я стану великой актрисой! А если моя мечта о театре не сбудется, я стану писательницей, или пианисткой, или, на худой конец, художницей. Но как бы там ни сложилось, я обязательно буду заниматься искусством!

— Артистический талант у тебя, Лебедушкин, бесспорно, присутствует. Даром перевоплощения ты обладаешь в полной степени, мы — тому живые свидетели, — заметил полковник.

— Это не дар перевоплощения, это скорее искусство выживания.

— А известно ли тебе, Николай...

— Я устала повторять... меня зовут Наташей.

— Хорошо... известно ли вам, Натали, что подавляющее большинство великих были мужчинами, например Станиславский, Немирович-Данченко, Шекспир, среди композиторов вообще нет женщин, лучшие писатели и артисты — тоже мужчины.

— Ложь, созданная мужчинами, ради осознания собственного мифического превосходства.

— Одним словом, я считаю необходимым вернуть вас в первоначальное природное состояние, более: вижу в этом свой долг перед мировым искусством, — завершил словесную дуэль полковник.

— Занятия будут проходить под моим личным руководством в ночное время, подальше от солдатского глаза, ежедневно. Завтра... кросс, строевая, огневая, химзащита, спортчас, — деловито отрапортовал Ювачев.

— Химзащита? У меня нет времени на пустяки, — стал спорить Коля.

— Неужели? — заинтересованно спросил Кинчин.

Вдруг Лебедушкин почувствовал, что у полковника

тяжело, очень тяжело на душе, и на самом деле его волнует совершенно иное, и это «иное» является самым важным и единственно подлинным вопросом жизни полковника. И на этот вопрос полковник никогда не найдет простого ответа, и «неприятность», случившаяся на службе, и спор с новобранцем — это всего лишь внешняя оболочка, призрак. А в глубине, в сердце Кинчина течет другое время, другая жизнь. Вдруг Лебедушкин почувствовал, что эта «другая жизнь» ему очень интересна. Только едва ли когда-нибудь найдется хоть один человек на земле, с которым Кинчин захотел бы поговорить о самом главном.

— Значится, нет времени на пустяки? — переспросил полковник.

— Да, да, у меня дел по горло, — сказал Лебедушкин.