Платонов тупик

Платон повесил трубку, схватил фуражку, в приемной секретарше на ходу сказал:

— Если что — я в горвоенкомате, буду через час. — И не выдержал, добавил: — Сына в армию берут.

И побежал — через пути, через стрелки. На горку подавали состав — на ходу через тормозную площадку перелез на другую сторону и дальше — по улице, мимо опустевшего рынка, в центр.

Военкомат можно было узнать издали — теперь там каждый день столпотворение: призывники, провожающие.

Несмотря на многолюдье и толкотню, здесь стояла необыкновенная тишина — торжественная и печальная, как на похоронах. Ни гармошек, ни пьяных прощальных песен, лишь изредка вдруг взрывался женский голос — не выдерживало чье-то материнское сердце. Взрывался и тут же, словно устыдившись, умолкал, затухал на груди сына, мужа или отца.

Платон шел сквозь толпу, искал своих. У изгороди жались заплаканные женщины, сосредоточенно курили сдержанно-суровые мужики, шастали туда-сюда растерянные и возбужденные ребятишки. На другой стороне улицы на тротуаре и на проезжей части группами толклись новобранцы, ожидая распоряжений. К одной группе подошел военный с листком бумаги в руке, громко объявил:

— Команда номер один!.. Слушай перекличку. Кого назову, отвечайте «я» и становитесь в колонну по четыре. — Он показал рукой, где нужно строиться, и принялся выкрикивать фамилии.

Только первый ответил «я», остальные отзывались кто как привык: «здесь», «есть», «тут» и даже «ага». Но военный не обращал на это внимания, следил лишь, чтобы отозвавшийся стал в строй, и только после этого называл следующего.

Платон шел, кидая глазами по сторонам, искал Федора среди молодых групп, но нигде его не находил. Наконец почти у самых военкоматовских ворот увидел жену и младшего сынишку — Женьку. Возле них на земле лежал новенький черный, из чертовой кожи рюкзак. Жена смотрела не спуская глаз на двери военкомата и не заметила, как подошел Платон. Он легонько тронул ее за плечо, она вздрогнула, оглянулась:

— Ой, кто это?.. Думала, Федя… Пришел? — Она смотрела на Платона покрасневшими глазами, силилась сдержать слезы и не могла, губы дрожали, слезы катились по щекам. Хотела что-то сказать, но только рукой махнула и отвернулась, вытирая глаза.

Платон успокаивающе сжал ее плечо, удивился про себя: жена совсем сдала — похудела, щеки впали, под глазами синие ободья. Спросил:

— Где Федор?

Ответил Женька:

— Пошел туда, — и кивнул на здание военкомата.

Платон приобнял сына, прижал его голову к себе, подержал с минуту, будто сказал: «Так-то, сынок… Держись!..» — и отпустил.

— Сходил бы узнал, что там, — попросила жена Платона.

— Да что там? Известно… Мешать только. Придет — сам все расскажет… — Однако не спеша направился в здание и вскоре вышел оттуда с Федором.

Федор, плотный, коренастый, с густыми черными бровями, весь в Платона паренек, улыбнулся матери ободряюще:

— Все в порядке!

— Что «все в порядке»?

— Ну, отдал повестку и паспорт. Сказали: «Жди на улице. Вызовем. Твоя команда номер семь». Так что надо прислушиваться, чтобы не прозевать.

Мать взглянула на Платона, тот отвел глаза в сторону, сказал Федору:

— Не прозеваем… Они выкликают громко.

— Значит, берут все-таки? — упавшим голосом спросила мать.

— Во! — удивился Федор. — Ну а как же? Я же не инвалид, — и обернулся за поддержкой к отцу.

— Может, пошел бы похлопотал? — сказала она Платону.

Платон недовольно отвернулся, потом сказал ей тихо:

— Маруся, не надо… Не выдумывай…

— Он же мальчик еще, дитё.

Федор покрутил головой, крякнул досадливо:

— «Дитё»… Если бы не война, я уже давно был бы в армии. «Дитё». Всех берут, а я — дитё?

Мать смотрела на него, качала головой. Худенькая, заплаканная, у нее, казалось, уже не осталось и сил, чтобы сказать ему что-то, и она смотрела на сына молча, словно хотела насмотреться напоследок.

— Не слышали, какую команду увели? — спросил Федор.

— Первую только еще, — сказал отец. — Успокойся, без тебя не уйдут.

— Не, — возразил Женька. — То уже четвертая была, они не по порядку вызывают.

— Скорей бы уже… — Федор отошел к штакетнику, прислонился к нему спиной: — Хуже всего — долгое провожание.

— Ничего, потерпи, — сказал Платон. Обратился к жене: — Устала? Может, пошла бы домой? А я побуду тут до конца. Провожу.

Ничего не сказала жена в ответ, только рукой слабо отмахнулась, подошла к Федору:

— Ты ж пиши почаще, не ленись… Каждый день пиши. Тетрадку, карандаш взял?

— Взял. Да ты, ма, не убивайся так. Смотри, сколько берут. И стариков, и молодых. — Для него тридцатилетние уже были «старики». — Ведь не одного меня?

— У меня ты один, — сказала Мария.

— Не один! Вон Женька еще есть, Виталька.

— Да, а где Виталий? — вспомнил Платон о среднем сыне. — Почему он не пришел провожать?