Платонов тупик

— Зарезал… А что делать? Кормить нечем, а больных надо чем-то питать… А что конь? Он такой же, как корова: ничего плохого не ест. Самое чистое животное. Татары вон конину лучше уважают, чем говядину. А свинину совсем не едят. И ничего. Да и другие народности… Это у нас почему-то гребовали кониной. А прижучит — сусликов ели, помнишь, в тридцать третьем годе?

— Помню, — сказал Васька, не сводя глаз с конской головы.

— Зарезал и посолил, пусть лежит до весны. Пока стоят морозы — с ним ничо не сделается. Больных только будем понемножку подкармливать. Остальные пока кукурузкой перебьются. А весной харч потребуется. Знаешь, раньше, когда своя земля была, люди всегда хорошие харчи на весну приберегали, потому что весной предстояло много работать: пахать, сеять, сажать. И все это надо делать быстро, в срок. Вот и нам весной, если живы будем, предстоит такая же работа: пахать, сажать, сеять. Много надо посадить, чтоб потом не пришлось зубы на полку класть. Матери скажи, нехай семена припасает.

— Она и так держит: картошки закопала в яме, кукурузу на семена схоронила.

— Вот-вот. Молодец. — Иван отвернул угол старой парусины, извлек из-под нее кусок красного мяса с тремя ребрами, положил сверху. Потом из другого места достал комок желтого жира, приладил на ребра. Закрыв брезент, прошел в угол — там на стене, как ковер, висела конская шкура. Острым ножом Иван отполосовал большой кусок шкуры и, шерстью наружу, завернул в нее мясо и жир. Замотав все это в старую мешковину, подал Ваське. — На, неси домой. Шкура — тоже мясо. По кусочку будете отрезать, шерсть обсмолите, а кожу — варить. Понял?

— Понял, — растроганно сказал Васька. — Спасибо, дядя Иван… Большое вам спасибо…

— Ладно, ладно, неси, — похлопал он Ваську по плечу. Уже на крылечке сказал: — Вообще я советую и вам схоронить это все до весны. Посолите покруче и спрячьте подальше, чтоб ни сами, ни кошка какая не достала… Хотя глядите, как вам лучше и удобнее… Матери привет передавай. — С крыши ему на рукав упала капелька воды и разбилась на мелкие искорки. — О, гляди, уже капель падает! — обрадовался Иван. — Весна скоро… Пожалуй, дотянем до крапивы…

Дома Ваську встретили восторженно, особенно мать:

— Ну Иван! Ну Иван! Придумает же!

А Танюшка и Алешка, узнав, что это конина, сконфузились. Танюшку даже передернуло:

— Фу-г! Я не буду есть конятину.

— Ну и дура! — сказал Васька просто. — Я ел — и ничего. Такая же, как и говядина. — И он, вспомнив, как оправдывал конину Иван, тоже начал внушать сестре: — Лошадь — самое чистое животное! Что она ест? Зерно, травку. А любимая твоя свинья всякую падаль сожрет, все время в грязи валяется.

— Зато там сало и мясо вкусные, — возразила Танюшка.

— Ты попробуй это, а потом говори! Ну, как хочешь, — отмахнулся Васька. — Можешь не есть, нам больше достанется. Правда, Алеш?

— Ага, — согласился Алешка не очень уверенно.

— Мясо как мясо, — заключила мать спор детей. — Оно, я слыхала, только варится долго.

— Это если старое, — сказал Васька.

— Попробуем — и все узнаем, — решила мать и заладилась отрезать кусочек, чтобы сварить суп с кониной.

У Васьки было легко и радостно на душе. И не столько от сытной еды, сколько от общения с Платоном. Ничего не говорит. Наверное, не очень еще доверяет. А может, нельзя говорить? Намекнул только — подождать надо до весны. Ну что ж, весна — вот она, уже стучится!..

А Платон после ухода Васьки загрустил. Он понемногу стал привыкать к своему такому положению, а этот парень своей наивностью напоминал ему о чем-то таком, что опять всколыхнуло, взбаламутило его смятенную душу. «Эх, Васька, Васька… Лучше бы ты в армию ушел… — Вспомнил своих ребят — Федора, Виталия. — Где они? Что с ними? Живы ли?..»

Разволновался окончательно, растеребил сердце, заскучал. Какая-то досада грызла: стояли перед ним доверчивые Васькины глаза, ждали от него ответа.

22

Весна началась — как всегда — игрой солнышка, бурной капелью, таянием снега днем и заморозками по ночам, журчанием ручейков, половодьем, появлением первых проплешин на бугорках и ранней нежной зеленью. Но людям весна эта казалась необычной — они так долго ждали ее, столько надежд возлагали на нее… Только бы дожить до весны! Будто вместе с вешним половодьем унесет она разом и холод, и голод, и оккупацию.

Оживились люди. Не успел солончаковый бугор оголиться от снега, пошли с ведрами на охоту — сусликов добывать; не успела земля нагреться, не успели еще выползти первые листочки травы, пошли люди на промысел крапивы…

Гурины всей семьей собирали крапиву в колючих зарослях «перчика» в конце огорода. А крапива была еще такая молодая, еще и первая пара листков не развернулась, еще и цвет у нее был буроватый, она даже еще и не жглась, — из земли выдирали долгожданную спасительницу. Набрали, обдала ее Анна кипятком, помыла, измельчила — и в суп. А сама приговаривала: