Платонов тупик

— Да пойми ты, — втолковывал Платон Ваське свои доводы, еле сдерживая гнев. — Ведь наверняка есть люди, которым поручено вести эту работу, и они ведут ее. А вести ее надо умно, толково, согласованно. И, может, сейчас как раз затишье перед бурей, может, что-то готовится, и, может, если мы понадобимся, призовут и нас. А мы своими вот такими примитивными вылазками можем только помешать какому-то большому организованному делу. Ты это понимаешь?

Васька посмотрел в упор на Платона:

— Вы это точно знаете?

— Нет, только предполагаю, догадываюсь.

— А если нет? — спросил Васька. — Если у нас нет подпольщиков? Их же всех уничтожили еще в первые дни оккупации? Выдал какой-то предатель. Ну? Если никого не осталось — тогда как? Должен же кто-то взяться за это дело?

— Не знаю, — сказал Платон угрюмо. — Мне ничего о подполье не известно. А брать на себя такое дело… Мне никто не поручал, и такая инициатива может всем выйти боком. — Он помолчал и, задумавшись, добавил: — А потом… Спасти себя, спасти людей от бессмысленной гибели в условиях оккупации — это тоже чего-то стоит. Ты думаешь, там не знают, какая у нас здесь жизнь? Выжить в этих условиях — тоже подвиг, это тоже надо суметь. Напрасные жертвы никому не нужны, более того — они вредны

нам.

— Во-о! — протянул разочарованно Васька. — Да вы и заговорили, как Арсюха Шахов. Скажите уж лучше — струсили?

— Может, и это, — сердито сказал Платон. — Что я, не человек?

— Не каждый же человек трус.

— Думай, как хочешь. — Платон поднялся, распахнул дверь, остановился на пороге: — Завтра на работу приходи. Начали пшеницу молотить. Немцев нет.

— Не приду, — отрезал Васька. — Я лучше на станцию пойду работать, там хоть в буксы песку насыплю — и то польза будет.

— Думаешь, это так просто? Возле каждого вагона часовой стоит.

— Все не просто. Везде надо рисковать. А как же иначе?

Мать услышала последние слова разговора, ужаснулась, накинулась на Ваську:

— Ты что это выдумал? Уже дядю Платона не слушаешь? Вот это да! Не смей! Я ото и стишки твои спалю в плите — накличешь ты ими беду.

— Так приходи завтра на ток, это там, где мы пололи, — продолжал Платон, будто и не было у него спора с Васькой. — А то приедут и отберут аусвайс. Я сказал, что ты болеешь. Там работа неспешная, без немцев. Управляющий обещал осенью за работу овощами расплатиться, а может, если ему удастся, и зерна подбросить. А это будет неплохо! — Платон последнее говорил уже больше для матери, чем для Васьки. — Вы же пшеницу на огороде не сеяли?

— Откуда? — махнула мать рукой. — Пойди, сыночек, если так. Надо о зиме думать, пока не поздно.

— Охраны никакой, можно в кармане домой унести горсть-другую. — Платон, смущенно улыбнувшись, отвернул полу пиджака, показал сестре припухленький, специально пришитый к внутренней стороне карман, наполненный зерном.

— Это опасно, — сказала Анна.

— Пока нет… Приходи, — кивнул Платон Ваське на прощанье и ушел.

26

Однажды осенью, когда днем и ночью сыпал нудный дождь, и дороги развезло до последней крайности, и на улице так похолодало, что вот-вот дождь должен был смениться снегом, поздним вечером в окно к Гуриным кто-то негромко постучал. Мать, как обычно, тревожно взглянула на Ваську, тот в ответ пожал плечами. Вышел в сени, спросил через дверь:

— Кто там?

— Это я, — послышался басистый голос, — Михаил Белозеров… Открой, поговорить надо.

Васька открыл, впустил гостя в комнату. Тот, боясь наследить, остановился у порога, не решаясь идти дальше.

— Раздевайся, — подтолкнул его Васька.

— Кто это? Никак не угадаю, — спросила мать, стараясь скрыть свой испуг.

— Это Миша Белозеров, — сказал ей Васька как можно беззаботнее. — В одной школе учились. Раздевайся, Миш…

Пока Белозеров стягивал с себя намокший плащ, Васька лихорадочно гадал, зачем он пожаловал. Белозеров действительно учился в одной школе с Васькой, но помнил он его только по последнему году учебы: Васька был в десятом, а тот — в девятом классе. В школе они не были ни друзьями, ни даже хорошими знакомыми. Белозеров — низенький, коренастый мальчишка, крепенький, как бычок, в школе был угрюмым и неразговорчивым. Смотрел на всех обычно тяжело, исподлобья, словно на обидчиков. Этим презрительным и сердитым взглядом он, собственно, и запомнился Ваське. С тех пор пути их нигде и никак не пересекались. Васька даже и забыл о его существовании. И вот он пришел. Зачем?

За внешним спокойствием Васька с трудом скрывал закравшуюся в сердце тревогу: догадался, что визит этот конечно же неспроста. Но с чем он пришел? И чем он вообще сейчас занимается? Может, у немцев служит? Да вроде нет, не слышал…

— Проходи, — Васька провел Белозерова в горницу, усадил за стол. Белозеров был таким же угрюмым, а может, даже и больше того: возмужалость придавала его лицу не просто угрюмость, а строгую суровость. Щеки припухлые, взгляд тяжелый, как и прежде угрожающе торчала непокорная прядь волос слева от макушки.

— Ну, как живешь? — спросил Васька, чтобы как-то начать разговор.

— Я пришел к тебе с поручением, — сурово сказал Белозеров и глянул прямо ему в глаза.