Плавание в Византий

О роботах Чарльз ничего не знал. Так вот как осуществляются все эти чудеса — армией услужливых машин. Он живо представил, как они суетливо выбираются из-под земли в любом из мест, где требуются их услуги, выползая из какого-то подземного хранилища, чтобы возвести вплоть до мельчайших мелочей Венецию или Фивы, Кнос, Хьюстон или любой другой затребованный город, чтобы потом, чуть позже, снова вернуться и по камню разнести его. И вот они старательно крушат саманные постройки, уничтожают тяжеленные, обитые металлом ворота, ровняют бульдозерами изящный лабиринт из улиц и каналов, сносят базар. В последний раз, когда он был в Тимбукту, этот базар переполняли орды скрывавших лица туарегов, чванливых мавров, черных суданцев, пронырливых сирийских торгашей, и все они со знанием дела торговали верблюдами и лошадьми, ослами, плитами соли, огромными зелеными дынями, серебряными браслетами, Коранами в роскошных переплетах… Теперь живописной толпы смуглых эфемеров не было. Как, впрочем, и туристов. Только клубилась в воздухе густая пыль разрухи.

К Филлипсу приблизился один из роботов и скупо произнес скрипучим голосом насекомого: «Сюда нельзя. Город закрыт». Чарльз уставился на ряды сканеров и сенсоров, мигавших и жужжавших на блестящем конусовидном рыльце создания.

— Я пытаюсь кое-кого разыскать, женщину, которая, возможно, недавно здесь была. Ее зовут…

— Город закрыт, — твердо произнес робот. — Нельзя остаться даже на час. Пищи нет, воды нет, крова нет. Здесь места нет. Вам здесь нельзя оставаться. Вам здесь нельзя оставаться. Вам здесь нельзя оставаться.

«Здесь места нет».

Что ж, возможно, они встретятся в Нью-Чикаго…

Чарльз вновь поднялся в воздух и полетел над пустошью на северо-запад. Бесплодная и голая земля под ним скрывалась, изгибаясь, в дымке горизонта. Что они сделали с остатками прежнего мира? Велели металлическим жукам прибрать все начисто? Ни обломка Рима, ни черепка Иерусалима, ни кирпича Пятой авеню? Хоть где-нибудь имеются старинные руины? Внизу сплошной пустырь — пустая сцена в ожидании декораций. Он сделал большой крюк, чтоб облететь по краю африканский выступ и теперь летел над тем, что он считал южной Европой.

Вдалеке виднелась темная крылатая капелька, контрастно выделявшаяся в ясном небе. Еще один путешественник… Чарльз хотел было выйти с ним на связь, но не знал, с чего начать. Ему просто хотелось услышать человеческий голос. Одиночество. Как будто он последний живой человек на Земле. Филлипс закрыл глаза и стал думать о Гайойе.

— Вот так? — спросил Филлипс. Стоя в обитом черным деревом овальном зале на шестидесятом этаже над уровнем слабо мерцавших улиц Нью-Чикаго, он приложил прохладный пластмассовый тюбик к верхней губе и нажал на загогулину в его основании. Сначала он услышал шипящий звук, а затем в ноздри ударил синий пар.

— Да, — сказала Кантилена. — Все верно.

Он распознал слабый аромат корицы, гвоздики и чего-то еще, что могло быть вареным раком. Затем внезапно закружилась голова, нахлынули видения: готические соборы, пирамиды, заснеженный Сентрал-парк, кирпичные трущобы Мохенджо-Даро и пятьдесят тысяч прочих мест одновременно — американские горки сквозь пространство и время. Казалось, это длилось века. В конце концов в голове прояснилось, и он, моргая, огляделся, тут же осознав, что это наваждение длилось только миг. Кантилена так и стояла рядом с ним. Другие туристы, находившиеся в зале, — пятнадцать — двадцать человек — едва сдвинулись со своих мест, а стоявший у дальней стены странный человечек с селадоновой кожей все также неотрывно глазел на Чарльза.

— Ну, — спросила Кантилена, — что скажешь?

— Невероятно.

— И весьма аутентично. Это настоящий нью-чикагский наркотик. Точная формула. Хочешь еще?

— Нет, не сейчас.

Его мутило, и все свои силы он бросил на то, чтоб устоять на ногах.

«Напрасно я нюхал эту дрянь».

В Нью-Чикаго Филлипс находился примерно неделю, а может быть и две. Этот город по-прежнему вызывал в его сознании какой-то странный и мучительный разлад. До этого он был здесь трижды, и каждый раз город был прежним. Нью-Чикаго — единственный из восстановленных городов, чья первоначальная инкарнация существовала после Чарльзовой эпохи. Для него он был частью непостижимого будущего, а для горожан — диковинной копией из археологического прошлого. Этот парадокс вызывал в голове сумятицу и невыносимый внутренний конфликт.

Разумеется, ему не удалось выяснить, что случилось со старым Чикаго. Несомненно было лишь то, что он исчез без следа: не было ни водонапорной башни, ни Марина-сити, ни Хэнкок-центра… ни фрагмента, ни атома. Но безнадежно спрашивать кого-то из миллиона с лишним обитателей Нью-Чикаго о городе-предшественнике — все они эфемеры и знали ровно столько, сколько должны знать, а именно: с какой последовательностью и какие выполнять действия, чтобы создавалось впечатление подлинности города. Познания в истории Древнего мира им были ни к чему.