- Всего хорошего? - заорал он. Вы что, не собираетесь ничего платить?
Платить? Я был ошарашен. Где это слыхано платить за попутку?
- Или вы рассчитывали доехать задаром? - не унимался он. - А за бензин и масло кто Платил? - Он с грозным видом высунулся из окошка машины.
Пришлось выдумывать невероятную историю, к тому же убедительную, почему у нас нет денег. Он скептически смотрел на нас, потом тряхнул головой и пробормотал:
- Я так и подумал, когда увидел вас, - помолчал немного и добавил: - Очень мне хотелось подбросить вас. - Затем случилось нечто совсем неожиданное: он заплакал. Я наклонился, чтобы как-то успокоить его. Он совсем меня растрогал. - Отвали! - завопил он. - Убирайся! - Мы пошли прочь, а он сидел, положив локти на баранку и обхватив голову руками, и горько плакал.
- Господи, что ты об этом думаешь? - спросил я потрясенно.
- Еще повезло, что он не пырнул тебя ножом, - ответила Мона. Происшедшее только укрепило ее в убеждении, что южане абсолютно непредсказуемы. Пора подумать о возвращении домой, считала она.
На другой день, сидя за пишущей машинкой и невидяще глядя перед собой, я задумался, сколько мы еще сможем протянуть в солнечной Каролине. Несколько недель прошло с тех пор, как мы отдали свой последний цент, чтобы заплатить за комнату. О том, сколько мы задолжали славному мистеру Роулинсу за обеды и завтраки, я боялся и думать.
Назавтра, однако, к полному нашему изумлению, мы получили телеграмму от Кронского, где он сообщал, что едет с женой к нам и сегодня же вечером мы увидимся. Какая удача!
И точно, незадолго до обеда они заявились к нам.
Чуть ли не первое, о чем мы спросили, как это было ни позорно, нет ли у них денег взаймы.
Это единственное, что тебя беспокоит? - улыбнулся Кронский во весь рот. - Эту проблему легко решить. Сколько тебе надо? Полсотни устроит?
Мы радостно стиснули друг друга в объятиях.
- Деньги, - сказал он, почему ты не послал мне телеграмму? - И почти без передышки: - Тебе действительно здесь нравится? Мне тут вроде как не по себе. Это место не для негров… и не для евреев. Поганое место…
За обедом он интересовался, что я успел написать, продал ли что-нибудь и так далее. Он предвидел, что дела у нас пойдут неважно… «Поэтому мы так внезапно и нагрянули, - сказал он. - Могу провести с вами только тридцать шесть часов». При этом улыбнулся, словно давая понять, что я не заставлю его остаться ни минутой дольше.
Мона всей душой была за то, чтобы вернуться с ними, но я из дурацкого упрямства настаивал на том, чтобы потерпеть еще немного. Мы довольно горячо спорили, но так ни к чему и не пришли.
- Давайте не будем об этом, - сказал Кронский, - Раз уж мы здесь, что ты можешь показать нам, пока мы не уехали?
- Озеро Джуналеска, - не задумываясь ответил я. Не знаю, почему я назвал это место; просто оно само слетело у меня с языка. Но потом я вдруг понял: мне хотелось еще раз увидеть Уэйнсвилл.
- Всякий раз, как приближаюсь к этому месту - Уэйнсвиллу, меня так и тянет остаться там жить. Не знаю, что в нем есть такого, но оно забирает меня.
- Ты никогда не останешься на Юге, - сказал Кронский. - Ты прирожденный ньюйоркец. Слушай, почему бы тебе не перестать мотаться по всяческим захолустьям и не отправиться за границу? Франция - вот место для тебя, знаешь ты это?
Мона с энтузиазмом поддержала его. -Ты единственный, кто говорит ему что-то разумное, - сказала она.
- Если бы речь шла обо мне, - продолжал Кронский, - я бы выбрал Россию. Но у меня нет страсти к путешествиям. Я нахожу, что Нью-Йорк не так плох, можешь ты в это поверить? - Затем в свойственной ему манере добавил: - Как только открою практику, отправлю вас обоих в Европу. Я говорю серьезно. Я много думал об этом. Здесь вы тупеете. Не место вам в этой стране, вы оба люди иного склада. Она для вас слишком мелка, слишком ограниченна… слишком, черт возьми, прозаична, вот что. А что до тебя, мистер Миллер, бросай-ка ты писать эту пакостную мелочевку для журналов, слышишь? Ты создан не для подобной ерунды. Твое дело - книги. Пиши книгу, почему ты не делаешь этого? Тебе это по плечу…
На другой день мы отправились в Уэйнсвилл и на озеро Джуналеска. Ни то ни другое не произвело на них никакого впечатления.
- Странно, - сказал я, когда мы возвращались, - ты не можешь представить, что кто-то вроде меня способен провести остаток жизни в таком месте, как это, как Уэйнсвилл. Почему? Почему это кажется таким невероятным?
- Оно не для тебя, ты здесь чужой, только и всего.
- Не для меня? Разве? - Где же в таком случае мне место, спросил я себя. Во Франции? Может, и так. А может, нет. Сорок миллионов французов как-нибудь стерпят одного лишнего. Но если выбирать, я бы предпочел Испанию. Я почувствовал инстинктивную симпатию к испанцам, как чувствовал ее к русским.