Плексус

- Ну, ладно, - согласился он, - хочешь знать правду, потом не жалуйся. Итак, не было никакого Икинса - был мой брат. Он тогда скрывался от полиции. Помнишь, я тебе рассказывал, как мы вместе удрали из сиротского приюта? Так вот, с тех пор прошло десять лет - а может, и больше, - прежде чем мы встретились. Он двинул в Техас, где нанялся ковбоем на ранчо. Эх, хороший был парень. А потом с кем-то крепко повздорил - должно быть, пьян был - и по нечаянности пристукнул.

Он сделал глоток бенедиктина, затем продолжал:

В общем, все было, как я рассказывал, только никакой он был не чокнутый. И явился за ним не служащий из сумасшедшего дома, а мужик из полиции. Ну, тут я наделал в штаны, доложу тебе. В общем, разделся я, как он велел, и отдал все свое тряпье брату. Тот был и шире меня, и ростом выше; словом, я знал, что ему ни в жизнь не влезть в этот костюм. Ну, сказано - сделано, пошел он в ванную одеваться. Я надеялся, что ему хватит ума вылезти через окно ванной наружу. Мне невдомек было, с чего это тот офицер не надел на него наручники; ну, подумал, у них в Техасе на этот счет свои правила. И тут меня осенило: вот выскочу сейчас в чем мать родила на улицу и завоплю благим матом: «Режут! Режут!» Добрался я только до лестницы: о ковер споткнулся. И вот уже оседлал меня этот детина, пасть рукой зажал и обратно в комнату тащит.

- Ну и прыть у вас, а, мистер?- спрашивает. И этак легонько врезает мне кулаком по челюсти. - А брат ваш, если и вылезет из окна, далеко не уйдет. У меня снаружи люди стоят, его дожидаются.

И в этот момент выходит мой брат из ванной, легко и не-принужденно, как всегда. А вид у него в этом костюме - что у клоуна в цирке, да еще голова обрита.

- Брось, Тед, - говорит, - они меня заарканили.

- А что с моим тряпьем будет? -г хнычу я.

- Отошлю тебе почтой, как на место прибудем, - отвечает. Опускает руку в карман и достает несколько мятых бумажек. - Вот, поможет тебе продержаться, - говорит. - Что ж, рад был с тобой повидаться. Ну, бывай здоров. - И его увели.

- И что было дальше?

- Дали ему пожизненное.

- Что ты говоришь!

- Правда, правда. И за это тоже можешь сказать спасибо сукину сыну нашему отчиму. Не отправь он нас тогда в сиротский приют, ничего бы этого не случилось.

- Господи Боже мой, нельзя же все на свете валить на этот злосчастный приют.

- Еще как можно! Все, все плохое, что со мной приключилось, берет оттуда начало.

- Но, черт тебя возьми, не так уж плохо у тебя все сложилось. Посмотри вокруг: сплошь и рядом людям приходилось и потяжелее. И все-таки они выныривали. Так что кончай валить на отчима все свои грехи и неудачи. Окочурится он, что тогда будешь делать? О

- И когда окочурится, клясть не перестану. Он так передо мной виноват, что я его и на том свете достану.

- Ладно, а как насчет твоей матери? Ведь и она приложила к этому руку, разве нет? А на нее ты зла не держишь.

- Она у меня полоумная, - сказал О'Мара горько. - Нет, ее мне просто жаль. Ей сказали она сделала. Нет, к ней у меня нет ненависти. Простодушная дуреха, вот она кто. Слушай, Генри, - продолжал он, резко меняя тактику, - тебе этого не понять. Ты в сорочке родился. По тебе жизнь не прошлась колесом. Ты везучий. И у тебя способности. А кто я? Изгой. Отвергнутый всем миром. Из меня, может, тоже получился бы писатель, сложись жизнь иначе. А так я даже пишу с ошибками.

- Зато считать наверняка умеешь.

- Нет уж, не пытайся меня успокоить. Конченый я чело-век. Все от меня стонут. Ты единственный, к кому я всегда хорошо относился, ты хоть понимаешь это?

- Оставь, - сказал я, - ты становишься сентиментальным. Лучше выпей еще!

- Я ложусь, - объявил он. - Займусь снолечением.

- Снолечением?

- Нуда, разве ты никогда этого не делал - не лечился сном? Закрываешь глаза и представляешь себе все таким, каким хотел бы увидеть. Потом засыпаешь, и тебе снится, что все так и есть. Утром чувствуешь себя не так погано… тыщу раз такое проделывал. Научился в сиротском приюте.

- Сиротском приюте! Забудешь ты о нем когда-нибудь? С ним покончено… это было сто лет назад. Неужели не можешь уразуметь этого своей башкой?

- Ты хочешь сказать, никогда не прекращалось.

Мы замолчали. Потом О'Мара спокойно разделся и юркнул под одеяло. Я выключил верхний свет и зажег свечу. Стоя у стола и раздумывая над тем, что произошло между нами, я услышал тихое:

- Послушай…

- В чем дело? - Одно мгновение я думал, что он сейчас разрыдается.