Плен

На следующий день она встретила его специально и сказала адрес. И время. Вадим был поражен. Он и подумать не мог, что она захочет говорить с ним, пить чай, как со взрослым, звать в гости. Было немного страшно, вдруг она догадалась про мегеру и хочет напоить его и подловить? А потом сдать в милицию? Впрочем, это было маловероятно, потому что она появилась бы раньше, пришла бы сама в любой момент – он-то никуда не переезжал. С другой стороны, пойти к ней хотелось, можно было бы насмотреться вдоволь, а потом ночью воображать себе всякое новое. Даже в цеху, пока он говорил с ней, он успел увидеть венку на шее, излом ключицы и краешек лифчика, а потом сладостно перебирал в памяти, добавляя это к воспоминаниям о смерти мегеры, хрусте ее шеи и тех поцелуях.

Дома у нее оказалось жарко, и пахло жареной курицей. Под ногами вертелась старшая дочка, и соседка постоянно отсылала ее к младшей, пищавшей в соседней комнате. Они сидели на кухне и разговаривали про завод, про цех, про бригадиров и нагрузки, про цены в магазине и премии. Это оказалось довольно интересно, хотя темы они обсуждали известные. Раньше Вадим не говорил ни с кем так долго – перебрасывался парой фраз с мужиками в курилке, но больше слушал. А тут она слушала его, и он растерялся. Сложно оказалось говорить и одновременно следить за тем, что она делает, и запоминать. А что запомнить – было.

Она нагибалась к духовке за курицей, у нее слетела тапка и оголила пальцы на ногах, оказавшиеся широкими, со стоптанной огрубевшей кожей, но это почему-то тоже возбудило. А когда старшая притащила ей ревущую младшую и дала матери, сообщив, что та упала, она неаккуратно взяла девочку на руки и зацепила детской ступней край своего халата. До трусов халат не задрался, но все равно волновало. Он вспоминал это ночью, и возбуждение оказалось настолько сильным, что он забылся и чуть было не сделал себе больно, неаккуратно натянув крайнюю плоть.

Он пришел снова, и еще несколько раз. Она, кажется, привыкала к нему и тоже что-то чувствовала – прикасалась нечаянно, смотрела долго, и глаза ее будто темнели и обретали странную глубину. От этого дико хотелось схватить ее, прижать, так чтобы она перестала смотреть, вмяться в нее и раздавить совсем, чтобы ее не было. От этого желания начинали дрожать руки, и их приходилось прятать под столом или теребить край клеенки – это немного отвлекало.

Ел Вадим у нее почему-то жадно и торопливо, даже давился и кашлял пару раз. Она умилялась и подкладывала еще, думая, что он голоден. Но голоден Вадим не был, он ужинал дома – просто если набить желудок до одури, то начинало подташнивать, и тремор проходил. Можно было спокойно наблюдать и запоминать для будущего ночного.

Как-то она предложила выпить самогонки – держала в холодильнике для компрессов. Вадим согласился, но пить не стал, потихоньку проливал на пол, сливал в раковину, когда она выходила, или отхлебывал самую малость, когда она смотрела. Она быстро напилась и стала какой-то другой – будто все суставы ее тела развинтились и она больше не понимает, как нормально двигаться. Когда она попросила Вадима уложить ее, он даже не подумал, что она чего-то хочет. Но от того, что он придерживал ее за талию и всем боком чувствовал ее горячее тело, член встал сам, и Вадим чуть было не отпустил ее еще в коридоре.

Когда он укладывал ее, она внезапно потянула его за шею, и он неловко завалился сверху. И испугался – член через штаны уперся в ее бедро, и она точно это почувствовала. И поцеловала. И только тут Вадим понял, что дочерей сегодня нет дома, и уложить она попросила не просто так, да и особенно пьяной не была. Он задыхался и никак не мог восстановить дыхание – волна возбуждения была настолько сильной, что он вообще перестал соображать. Она жадно и торопливо целовала его, оттягивая ему губы, держала за шею, а рукой расстегивала штаны, Вадим понял, что сейчас все произойдет, и поторопился расстегнуть штаны сам, а она в это время сняла себе трусы. Потом она взяла его за член и вставила его себе прямо туда – в теплое и мягкое, Вадим почему-то начал двигаться – это было бесконтрольно и происходило само собой. Сначала было невероятно приятно, не от движений, а больше от осознания того, что он занимается сексом с настоящей женщиной, целует эти самые губы, которые целовали труп, мнет ей грудь и даже схватил ее одной рукой за голое бедро. Но это длилось какие-то секунды, он слишком сильно дернулся, и стало так больно, что все залилось белым светом – кожица треснула, и он сразу же замер, приходя в себя от нахлынувшей боли. Возбуждения больше не было. Он отдышался.