Плен. Жизнь и смерть в немецких лагерях

При таких условиях, когда немецкое командование предложило этим людям, обратившимся в живые скелеты, нормальный военный паек своих солдат, чистое жилье и человеческое отношение, многие согласились одеть немецкий мундир, тем более что им было объявлено, что из них будут формировать части для тыловой службы и работы.

Пусть, кто может, бросит в них камень…»

…Александр Исаевич Солженицын тоже касался этой поистине сложнейшей темы. В своем опыте художественного исследования «Архипелаг ГУЛАГ» он с болью в душе писал:

«Только наш солдат, отверженный родиной и самый ничтожный в глазах врагов и союзников, тянулся к свинячей бурде, выдаваемой с задворков Третьего рейха. Только ему была наглухо закрыта дверь домой, хоть старались молодые души не верить: какая-то статья 58—1 б и по ней в военное время нет наказания мягче, чем расстрел! За то, что не пожелал умереть от немецкой пули, он должен после плена умереть от советской! Кому от чужих, а нам от своих…

Итак, какие же пути лежали перед русским военнопленным?

Законный — только один: лечь и дать себя растоптать. Каждая травинка хрупким стеблем пробивается, чтобы жить. А ты — ляг и растопчись. Хоть с опозданием — умри сейчас, раз уж не мог умереть на поле боя, и тогда тебя судить не будут.

Спят бойцы. Свое сказали

И уже навек правы.

Все же все остальные пути, какие только может изобрести твой отчаянный мозг, — все ведут к столкновению с Законом.

Побег на родину — через лагерное оцепление, через пол-Германии, потом через Польшу или Балканы, приводил в СМЕРШ и на скамью подсудимых: как это ты бежал, когда другие бежать не могут? (…)

Выжить в лагере за счет своих соотечественников и товарищей? Стать внутрилагерным полицаем, комендантом, помощником немцев и смерти? Сталинский закон не карал за это строже, чем за участие в силах Сопротивления — та же статья, тот же срок (и можно догадаться, почему: такой человек менее опасен!). Но внутренний закон, заложенный в нас необъяснимо, запрещал этот путь всем, кроме мрази.

За вычетом этих четырех углов, непосильных или неприемлемых, оставался пятый: ждать вербовщиков, ждать куда позовут.

Иногда на счастье приезжали уполномоченные от сельских бецирков и набирали батраков к бауэрам; от фирм отбирали себе инженеров и рабочих. По высшему сталинскому императиву ты и тут должен был отречься, что ты инженер, скрыть, что ты — квалифицированный рабочий. Конструктор или электрик, ты только тогда сохранил бы патриотическую чистоту, если бы остался в лагере копать землю, гнить и рыться в помойках…

А то приезжие вербовщики совсем иного характера — русские, обычно из недавних красных политруков, белогвардейцы на эту работу не шли. Вербовщики созывали в лагере митинг, бранили советскую власть и звали записываться в шпионские школы или во власовские части.

Тому, кто не голодал, как наши военнопленные, не обгладывал летучих мышей, залетавших в лагерь, не вываривал старые подметки, тому вряд ли понять, какую необоримую вещественную силу приобретает всякий зов, всякий аргумент, если позади него, за воротами лагеря, дымится походная кухня и каждого согласившегося тут же кормят кашею от пуза — хотя бы один раз! хотя бы в жизни еще один только раз!

Но сверх дымящейся каши в призывах вербовщика был призрак свободы и настоящей жизни — куда бы ни звал он! В батальоны Власова. В казачьи полки Краснова. В трудовые батальоны — бетонировать будущий Атлантический вал. В норвежские фиорды. В ливийские пески. В “hiwi” — “Hilfswillige” — добровольных помощников немецкого вермахта… Наконец, еще — в деревенских полицаев, гоняться и ловить партизан (от которых Родина тоже откажется, от многих). Куда б ни звал он, куда угодно — только б тут не подыхать, как забытая скотина.

С человеком, которого мы довели до того, что он грызет летучих мышей, — мы сами сняли всякий его долг не то что перед родиной, но — перед человечеством!

И те наши ребята, кто из лагерей военнопленных вербовался в краткосрочных шпионов, еще не делали крайних выводов из своей брошенности, еще поступали чрезвычайно патриотически. Они видели в этом самый ненакладный способ вырваться из лагеря».

Итак, даже эти два отрывка из произведений двух великих людей России двадцатого столетия говорят о советских военнопленных как об одной из самых страшных проблем Второй мировой войны. Как явствует из многочисленных источников, в том числе воспоминаний очевидцев, постепенное обесчеловечение советских бойцов и командиров оказалось для них страшнее смерти. Страдания, которым они подвергались, уже давно названы беспрецедентными. Находясь в плену, наши соотечественники просто не могли рассчитывать на какую-либо помощь извне. Отверженность Родиной, произвол судьбы — все это происходило прежде всего из-за политики фашистской Германии, направленной на уничтожение «неполноценных» восточных народов, или «недочеловеков». Об этом мы уже говорили выше. А здесь следует остановиться на том, как советские военнопленные выживали, борясь за жизнь.