Плененная королева

– Большинство из них я уже забыл! – фыркнул Генрих. – Это были случайные встречи. Одну звали Жоанна, другую Элжива… Да, и наверное, нужно упомянуть Эрсинду, Мод, Люси, Гислен, Мари… – Он рассмеялся.

– Прекрати! – воскликнула Алиенора. – Ты выдумал все эти имена!

– Нет, я и вправду не помню их всех, – печально сказал Генрих, играя ее волосами. – Да и говорить с ними было вовсе не обязательно!

– Ты невозможен! – воскликнула Алиенора.

Генрих поднялся на локте, заглянул ей в лицо:

– Ну, я сказал тебе то, что ты хотела знать. Теперь слово за тобой.

– Хорошо, – ответила Алиенора. – Это была совсем короткая связь с трубадуром по имени Маркабрюн.

– С трубадуром? – Генрих даже подскочил от удивления. – С низкорожденным? Могла бы найти кого-нибудь и познатнее!

– Ты забыл, что я была замужем за королем Франции – ни больше ни меньше, – возразила Алиенора. – И что я с этого получила? – Она щелкнула пальцами. – Маркабрюн показал мне, как заниматься любовью, и за это я всегда буду благодарна ему… И ты тоже должен быть благодарен ему, потому что ты от этого только выиграл.

– И Людовик никогда не догадывался?

– Он знал, что Маркабрюн посвящает мне стихи. Ему это показалось слишком фамильярным, и он выслал Маркабрюна. Людовик решил, что я разделяю его негодование, и я не стала его разубеждать, напротив, даже подыгрывала.

– Ты ему лгала? – с беспокойством спросил Генрих.

– У меня не было повода лгать. Людовик никогда не спрашивал меня, верна ли я ему. Ему даже в голову не приходило, что я допущу до себя трубадура. Вы, принцы севера, похожи в этом: относитесь к трубадурам с презрением, но позволь напомнить тебе, Генри, что в Аквитании поэтов ценят за их таланты.

– У этого, похоже, и в самом деле таланты незаурядные, – парировал Генрих, вовсе не убежденный. – И что он представлял собой как поэт?

– Сплошной ужас! – ответила Алиенора, и вдруг они оба зашлись в смехе, и неловкий миг миновал.

– Я прочту тебе несколько по-настоящему хороших стихов, – сказала Алиенора вечером, когда они снова лежали, прижавшись друг к другу. – В такую драгоценную ночь подобает говорить о любви. – И она начала рассказывать мужу о своем знаменитом деде, талантливом герцоге Гильоме IX. – Его называют первым трубадуром, он и в самом деле удивительно владел словом. Некоторые из его работ полны непристойностей, другие очень трогательны. В особенности мне нравится то стихотворение, в котором он пишет: «Вся радость мира будет нашей, когда полюбим мы друг друга!» Или вот еще: «Я без тебя жить не могу, так мучит меня жажда по твоей любви».

– Твой добрый герцог мог посвятить эти слова нам, – заметил Генрих, лаская мозолистыми пальцами обнаженную руку жены. Он наклонился и поцеловал ее. – А непристойные стихи? Я бы и их хотел послушать.

– Мой дед в своих стихах всегда преследует женщин. Конечно, с единственной целью. И, как пишет, цели он всегда добивался.

Генрих расхохотался, услышав следующую тираду Алиеноры:

– Дед писал о женщине, как о лошади, о том, что цель мужчины усесться на нее верхом. Но в то же время он верил, что женщина должна быть свободна в выборе мужчины и ее нельзя насильно выдавать замуж.

– Это все, может быть, подходит для черни, – возразил Генрих. – Но я не могу представить себе, чтобы мои бароны одобрили эту мысль. Мы не можем позволить нашим высокорожденным дамам спать, с кем они пожелают, иначе ни один мужчина не будет уверен, что в его наследнике течет его кровь!

– Но ты ведь и сам не возражал, когда я свободно, по собственной воле выбрала тебя, – лукаво напомнила Алиенора. – Не помню, чтобы я напрашивалась на брак.

– Мы не простые смертные, – полушутливо ответил Генрих. – Поэтому можем нарушать обычаи и традиции, можем нарушать правила. Мы ведь уже это доказали, разве нет? – Он снова накрыл ее губы своими, вошел языком в ее рот. Они в третий раз предались наслаждениям любви, зная, что теперь будут лишены их надолго.

Глава 9

Анжер и Пуатье, 1153 год

Алиенора находилась в Анжере, столице Анжу, когда поняла, что беременна и зачала именно в ту прекрасную ночь. Она увидела в этом знак того, что Господь не возражает против ее неправильного брака, а потому тошноту по утрам и усталость воспринимала с радостной стойкостью.

Сердце Алиеноры по-прежнему тосковало по маленьким девочкам, которых она оставила в Париже. Было больно при мысли о том, что она, скорее всего, больше никогда не увидит их, ведь Людовик ни за что не простит ей брака с Генрихом, его врагом. Но герцогиня утешалась мыслью о том, что новое дитя хоть в какой-то мере компенсирует ей потерю дочерей, пообещав себе, что отныне никогда ее ребенок не будет расти без матери.