Пленник волчьей стаи

«Ты предаешь нас, Человек. Моя стая сегодня потеряла еще двух сородичей, и теперь нам будет совсем плохо без тебя… до весны. Почему ты уходишь, Человек? Мы честно делились с тобой добычей, и. первый кусок был твой. Мы согревали тебя своими телами во время сна. Стая увела тебя насильно. Да, это так. Но разве ты не сыт? Ты стал сильным и смелым. Ты стал равным среди равных, и никто из волков, даже Хмурый, с которого уже сияли шкуру пастухи, даже он ни разу не посмел напасть на тебя, хотя всегда ненавидел… Ты видишь, Человек, я один, и ты можешь не бояться меня — у тебя есть Железный клык, которым ты легко режешь мясо. Но ты пойдешь со мной. Ты вернешься в стаю. Отныне мы — твои братья. Ты вернешься!..»

— Я вернусь, Вожак. Я вернусь, — прошептал парень как бы в забытьи.

Тело его неожиданно стало легким, словно пух белого лебедя. Атувье видел только глаза Вожака — жуткие, засасывающие, точь-в-точь глубокое черное озеро Тылга, когда смотришь на него с вершины горы…

Вожак степенно зашагал в ту сторону, куда убежали оставшиеся в живых волки, И за ним, словно во сне, покорно поплелся Атувье.

…Стая ушла из страны ламутов. Вожак знал, что так будет лучше: весть о Большой охоте Хмурого и старшей волчицы быстрее полета болтушки-сороки разнесется по земле ламутов — и тогда стае несдобровать.

Волки шли снова туда, где начинали эту зиму, — шли на родину Человека, который охотился теперь на диких оленей лучше, чем они. Человек забирался на вершины сопок и оттуда высматривал следы дикарей, угадывал места, где они паслись. О, Человек стал настоящим волком! Он ловко подкрадывался к дикарям. И, случалось, — без помощи стаи набрасывал Длинный ремень на рога сильных, упитанных оленей. Но чаще всего они, волки, как и раньше, выгоняли на него животных, и Человек никогда не упускал добычу. Теперь они не сразу бросались к поверженной жертве, а терпеливо ждали, когда Человек напьется теплой крови и возьмет себе самый лучший кусок. Так повелел Вожак, и это было справедливо: Человек-волк стал главным добытчиком их стаи. Человек стал их братом.

К концу февраля, когда солнце уже дольше гуляло по небу, стая вернулась на берега Апуки — в родные места Атувье.

 

Кочевая жизнь текла по распорядку, заведенному далекими-далекими предками оленных людей. Пастухи по очереди ходили охранять оленей, а жены, старики, кочевавшие с ними, заготавливали дрова, готовили еду, чинили одежду или выделывали шкуры

съеденных оленей. Детишки, кто, конечно, уже мог ходить, тоже без дела не сидели: одни ставили петли на зайцев, другие помогали рубить дрова, а самые старшие уже настораживали капканы на лис и соболей.

Все стали забывать об Атувье. Горевать подолгу оленным людям некогда — о живых приходилось думать. Каждый, день надо было не просто прожить, а выжить. Мяса-то много ходит — целое стадо, да не очень-то разъешься: Вувувье знал каждого оленя вглаза и счет вел строгий. Можно было бы, конечно, на волков свалить, на копытку, да только оленные люди во все времена считали обман самым постыдным делом. И верный хозяйский глаз Киртагина не дремлет. Киртагин хитрый: думает на следующую зиму выдать своего сына Хипу за старшую дочку хозяина. Породниться с богатым захотел вот и старается. А чего ему не стараться — своих пять десятков оленей держит в стаде хозяина. Хипу отцу первый помощник. Киртагин и сын хотят выгоду иметь, а остальным бедным пастухам приходится за это расплачиваться: только вернешься собхода к очагу, только почаюешь, а Киртагин уже назад посылает. Киртагину чего не жить в табуне — у него мамушка, толстая и ленивая Нутен, всегда под боком. Я каково молодым парням, неженатым? Девушки каждую ночь снятся. Эх, жизнь кочевая! Совсем плохо бывает.

…Это случилось в ту ночь, когда после теплого восточного ветра вдруг потянул ветер с севера. Небо сразу стало чистым, и впервые за много ночей над землей засияла луна.

В эту ночь Киртагин пошел в обход сам — того и гляди мороз волчьей хваткой схватит снег и олени до крови станут разбивать копыта, добираясь до ягеля. Тогда скорее надо сниматься с насиженного, обжитого места и перегонять стадо.

В ночи то и дело слышалось привычное: «Гок! Гок!» — пастухи сгоняли на ровный, как стол, участок тундры разбредшихся оленей. Вдруг голоса людей в ночи смолкли. Пастухи поспешили к

Киртагину, который стоял в центре табуна.

— Отец, ты слышишь? — спросил Хину, боязливо вглядываясь в темноту.

Киртагин, посасывая трубку, слегка кивнул.

Подошли остальные — старик Кокакко, маленький проворный Лилькив.

— Киртагин, слышишь, волки! — указал рукой в сторону двугорбой сопки. Кокакко.

— Я не глухой, — буркнул Киртагин.

Все молчали. А издали, из ночи, все отчетливее слышался вой волков. Вой их напоминал плач людей — они чуяли Человека.

— Ой-е, среди волков какой-то особенный волк, — сказал Киртагин, — Слышите?

— Ага, ага, — закивали испуганные пастухи.

— Один волк совсем не по-волчьи плачет, — сказал Лилькив.

***