Пленники пылающей бездны. Повесть

Водитель кивнул головой.

Вадим выждал, пока кресло взмыло вверх, а лестница оказалась внизу, и прыгнул, вытянув руки вперед. Он поймал скобу, как перекладину трапеции.

В следующий момент кресло провалилось вниз, а лестница оказалась на потолке. Вадим повис на руках. Он стиснул зубы и, перебирая перекладину за перекладиной, стал подвигаться к открытому люку.

Петр Афанасьевич следил за Сурковым, пока тот не исчез в отверстии люка. Тогда он в изнеможении откинулся на спинку кресла. Водитель чувствовал себя очень скверно, может быть немногим лучше, чем Скорюпин. Сказывались годы.

«Это твой последний рейс, Михеев, - с горечью подумал он. - Пора уступить свое место молодым».

Подземоход продолжало швырять из стороны в сторону. Пласты базальта то сильнее сжимали его, то на минуту ослабляли свой натиск. Скачки давлений, вызванные распадом ультракристаллов, действительно походили на взрывы. Вместе с давлением резко подпрыгивала температура, мощные звуковые волны заставляли вибрировать каждый винтик внутри корабля.

Вадим возвратился бледный, на лбу его выступили крупные капли пота.

- Зачем вы… сюда? - спросил Михеев. - Я справлюсь один.

- Н-не знаю… Там не лучше.

Отдышавшись, Вадим вторично вызвал Дектярева.

- На какой глубине прекратится распад ультракристаллов? - спросил он.

- Примерно на глубине четырехсот километров.

Глубиномер показывал двести девяносто километров. Значит, еще… От шума и скрежета вокруг, от нестерпимой боли в голове командир подземохода никак не мог сообразить, сколько же еще времени потребуется, чтобы преодолеть оставшиеся сто десять километров.

- Шестьдесят один час, - подсказал Николай Николаевич. - Двое с половиной суток.

Потянулись часы сводящей с ума вибрации и беспрерывных бросков подземохода. Люди, не выдержав, бежали из кресел в гамаки, доверив свою судьбу автоматам.

Но вибрация уже заставляла дрожать сам воздух в кабинах, как если бы он был твердым телом. Вибрация передавалась и через упругие найлоновые подвески. От нее раскалывалась голова, распухали суставы, появилась боль в мышцах и кожа на теле горела. Чтобы не видеть мелькающих стен, приходилось лежать с закрытыми глазами.

Не могло быть и речи о сне, о пище. Мутило всех, особенно Скорюпина. Биронт стонал, руки его все время чего-то искали, он зарывался лицом в подушку, садился в гамаке, охая, падал обратно.

Чураков и Дектярев мучались молча. Вадим ждал последней минуты: он был уверен, что программные датчики вот-вот собьются и выкинут что-нибудь такое, что сразу положит конец всем мучениям.

Один Михеев нашел в себе силы подать воды обессилевшему связисту. Возвратившись в гамак, он тут же сам потерял сознание.

Застонал Андрей. Вадим закричал: «Будь оно все проклято!» - и разрыдался, как ребенок. Дектярев мычал сквозь стиснутые зубы.

И подземоход стонал, покачивался, как смертельно раненный человек. Дрожь пробегала по его огромному стальному телу. Однако машина продолжала двигаться туда, куда ее направили люди: вниз… вниз… вниз… сквозь бешеную пляску раскаленного вещества.

Только на исходе шестых суток начала стихать качка. Гироскопические автоматы все увереннее отражали натиск подземной стихии.

Пошла на убыль и вибрация. Корпус по-прежнему грохотал и гудел, но в этом шуме все отчетливее проступали знакомые звуки работающего двигателя.

И седьмые и восьмые сутки люди оставались в гамаках. В себя приходили медленно. Головная боль вытеснила способность воспринимать окружающее. От нее настолько отупели, что, открыв глаза, лежали ко всему безразличные и не узнавали друг друга.

Первым встрепенулся Вадим.

- Живы! - закричал он, превозмогая боль в голосовых связках. - Мы живы! Слышите?

На девятые сутки подземоход достаточно удалился от зоны гипоцентров. В кабинах наступила благодатная тишина. Тогда разом, точно сговорившись, уснули. Спали часов двенадцать или четырнадцать. Сон прогнал головную боль. Придя в себя, почувствовали голод.

Но выбраться из гамаков оказалось не так-то просто. Суставы распухли, особенно в локтях и коленях. Мускулы настолько ослабли, что не удавалось натянуть на себя одеяло или принять сидячее положение. Когда же Андрей, перевалившись через край гамака, спрыгнул на пол, он не устоял и растянулся в нелепой позе, с недоумением поглядывая на своих товарищей. Те, примолкнув, в свою очередь растерянно наблюдали за механиком.

Это было и смешно и грустно. Шесть взрослых мужчин заново учились ходить. Кое-как добравшись до стола, они не смогли утолить голода: руки не держали ложку, усилия пальцев не хватало, чтобы открыть коробку с концентратами.

Только сутки спустя они с грехом пополам приняли пищу. А насытившись, стали с любопытством рассматривать друг друга.

- Однако… - сказал Дектярев. - С кем имею честь? Призраки вы или люди?

Он шутя дернул Биронта за отросшую рыжую бородку. Ученый не обиделся. Улыбка его была счастливой и всепрощающей.

Обросшие, похудевшие, они действительно не походили на себя.

- Что мы пережили! - вздохнул Скорюпин. - Будешь кому-нибудь рассказывать, так и не поверят.