Пленники Раздора

Покуда оставались детьми, она вроде как не менялась. Если накатывала на брата глухая беспричинная злоба — повисала на шее и ворковала. Его отпускало. Но годы шли, он делался старше, умнее и злее. А она оставалась прежней. Разум ребенка в теле женщины.

Из-за этого на него волнами накатывала ярость. Хотелось убить её, разорвать, разнести по всему лесу! Не знать! Не видеть! Не вспоминать! Он рявкал. Однажды едва не раздробил ей тяжёлыми челюстями руку, когда полезла ласкаться. Ненавидел. Как же он её ненавидел! За то, что сделалась вот такой — безумной, беззлобной. Ни совета дать, ни слова мудрого молвить. Словно всё в ней разом перегорело и рассудок, и мысль, и страх. А короткие просветления, которые временами случались, вызывали у Светела лишь ещё большую досаду.

Но сестра всё равно его не боялась. Правда плакала часто. Его злили её слезы, ведь обычно именно он был их причиной.

— Хвостик, Хвостик, — бормотала как-то скаженная. — Ты ведь раньше таким не был. Злым, сердитым. Всё ругаешь меня…

Он вздёрнул тогда её с земли, встряхнул так, что зубы щёлкнули, и заорал в лицо:

— Ты тоже такой не была! Не была! — и отшвырнул, когда заплакала.

Ушёл. До утра лежал возле старого болота, врастая в мох. Любил её. Но злила бесконечно. И бросить не мог. Потому что рядом с ней обжигающий Дар горел ровнее и тише, Сила становилась послушной, а рассудок, если и вскипал, то от досады на сестру, не на весь свет.

Рядом с ней он мог думать. Мысли не путались.

Ему нужна была Светла. Сегодня. Теперь. Она была осью, вокруг которой худо-бедно он выстраивал своё бытие. Но её не стало. Ось рухнула. Некому погасить злобу, некому выпить ярость.

Он брал волчиц. Они были покорны и благодарны, что в зверином, что в людском обличье. Но утоление плоти не приносило успокоения души, лишь раздувало гнев. И он сдерживал его. А Дар горел так горячо, что выжигал изнутри.

Ему нужна была Светла. Он никогда её больше не ударит. Хранители видят, никогда не причинит ей боли.

На беду они тогда встретили того чужака. Думали, испортил он только сестру. А тот испоганил ещё и брата.

Серый лежал на мягкой земле, смотрел в темноту и размышлял. Мара не смогла бы уйти незамеченной. Кто-то ей помог. Надо выяснить — кто.

70

Когда Клёна поднялась на четвертый ярус Цитадели, за стенами уже смерклось. Она постучала в дверь и, не дожидаясь позволения, вошла в покой Главы.

Там было полутемно — лучина догорала, а угли в очаге уже подернулись пеплом. На лавке возле стены спала чужинка, которую привезли нынче утром. Клесх же стоял у окна. И отчего-то — Клёна не могла объяснить, отчего — она поняла, что ему больно.

Падчерица подошла к отчиму и нерешительно обняла окаменевшие плечи.

— Ты обедал? — спросила она, запрокинув голову. — Хоть что-то ел?

— Да.

Он смотрел на неё удивленно, словно не узнавал, и вдруг сказал: