Пленницы судьбы

Все было готово к тому, чтобы объявить их женихом и невестой, за спиной танцующих дипломаты готовили текст брачного контракта. Наконец король сам пришел к Екатерине и, как она писала сыну Павлу, «сел подле меня. После некоторых приветственных слов и небольшого замешательства он очень ясно выразил мне склонность к вашей дочери и свое желание получить ее в супруги, если она не будет против». Как видим, все дело было в руках Екатерины — согласия отца девицы никто и не спрашивает. Но это счастье разбилось как драгоценный сосуд: король-лютеранин ни за что не захотел брать в жены православную Александру — прежде она должна была перейти в лютеранство. Екатерина с этим согласиться не захотела и думала, что уклончивого и застенчивого короля как-то уговорят: «Господи! Не все ли равно, как будет его супруга креститься!» В дело были брошены восходящая звезда русской дипломатии граф Морков и фаворит императрицы Платон Зубов. Вообще, Екатерина допустила явную ошибку: очевидная всем влюбленность Густава в Александрину, согласие на условия русской стороны его дяди-регента, а главное — совершенная уверенность Екатерины в том, что ей, великой государыне, не посмеют отказать, сыграли с императрицей злую шутку. При этом важно отметить, что с самого начала Густав говорил открытым текстом Екатерине о невозможности брака с православной, о чем она писала Павлу Петровичу еще задолго до скандала: «Он заговорил о том, что по долгу честного человека он обязан объявить мне, что законы Швеции требуют, чтобы королева исповедовала одну с королем». Позже они не раз возвращались к этой теме, и каждый раз Екатерина писала своим адресатам, что король согласился с ее убедительными доводами. Однако государыня, отличавшаяся в зрелые годы особой проницательностью, видно, к старости утратила свой драгоценный дар и не раскусила этого уклончивого, но упрямого шведа, который в разговоре с ней вроде бы давал согласие, а потом отказывался от своих слов. Из рук вон плохо работали дипломаты. Как писал потом граф Н. П. Панин, «переговоры вели на балу, в опере, на всех празднествах, не созвав ни одного серьезного совещания. Один убеждал герцога (дядю короля. — Е. А.

), другой в то же время говорил с Рейтергольмом (приближенным короля. —

Е. А.

) или с послом. Все статьи договора разбирали вразнобой, и из этого произошла непродуманность относительно самого главного». Еще брачный договор, в котором русские дипломаты вставили пункт о свободе выбора королевой религии, не был подписан, а Екатерина не просто уже назначила день (11 сентября 1796 года) и час обручения в Зимнем дворце, но приказала разослать приглашения на церемонию и бал после нее. Состоялся выход государыни, она в мантии уже воссела на трон, придворные толпились вдоль стен, невесту тоже одели к церемонии, а жениха все не было и не было. Тем временем, несмотря на уговоры Зубова и Моркова, Густав категорически отказался подписать документ. И так продолжалось три часа, пока королю не надоели эти уговоры, как и упреки дяди. Тогда он вышел из комнаты и заперся на ключ в своем кабинете! Это была дипломатическая катастрофа. Никогда в своей жизни Екатерина Великая не испытывала такого унижения. Узнав о происшедшем, она выпила стакан воды, встала с трона и — невиданное для нее дело — дважды ударила растерянного Моркова тростью, а затем со словами: «Я проучу этого мальчишку!» в гневе покинула зал. Говорили, что это потрясение приблизило императрицу к смерти, стало причиной постигшего ее через несколько месяцев смертельного удара — инсульта. Впрочем, она-то полагала, что дело не закончено, а поэтому не отменила назначенный на следующий вечер бал. Мария Федоровна писала государыне: «Малютка рыдает и именем Бога просит, чтобы ей не быть на балу, говорит, что чувствует себя нездоровой. Я все-таки уговариваю ее одеваться, но она просит меня оставить...» Ответ Екатерины был родом оптимистического приказа: «О чем вы плачете? Что отложено, то не потеряно. Протрите ваши глаза и уши льдом, примите капель. Никакого разрыва нет». Бал состоялся, однако государыня наконец прозрела. В письме русскому представителю в Швеции она писала о короле: «Он неучтив, упрям и упорен как бревно, не хотел даже ни говорить, ни слушать того, что ему говорили...» После новых переговоров, точнее, попыток их провести, стало ясно: конец! Екатерина уже с раздражением писала: «Странный характер, который король продемонстрировал в этом деле, полностью уничтожил выгодное мнение, которое о нем здесь поначалу создалось». Она не могла дождаться, когда упрямец наконец уедет восвояси. На прощальной аудиенции ни Александрина, ни ее сестры демонстративно не присутствовали.

О том, что было с несчастной «порушенной невестой», можно только догадываться: девушка была в отчаянии, она считала себя опозоренной. В сущности, она стала невинной жертвой самонадеянности бабушки, бестолковости русских дипломатов, которые не сумели предупредить надвигающуюся дипломатическую катастрофу. Словом, Александра надолго заболела...