Пленницы судьбы

Мнение общества обо всей этой истории отразил Николай I в письме к младшему брату, великому князю Михаилу Павловичу от 3 февраля 1837 года из Петербурга. Этот взгляд со стороны кажется наиболее взвешенным и лишенным экзальтации. Император не упоминает вовсе Полетику, зато последовательно обвиняет во всей происшедшей трагедии Геккерна: «С последнего моего письма здесь ничего важного не произошло кроме смерти известного Пушкина от последствий раны на дуэли с Дантесом. Хотя давно ожидать должно, что дуэлью кончится их неловкое положение, но с тех пор, как Дантес женился на сестре жены Пушкина, а сей последний письменно отрекся от требованной сатисфакции, надо было надеяться, что дело заглушено. Дотоль Пушкин себя вел как каждый бы на его месте сделал, и хотя никто не мог обвинять жену Пушкина, столь же мало оправдывали поведение Дантеса и в особенности гнусного его отца Геккерна. Но последний повод к дуэли, которого никто не постигает и заключавшийся в самом дерзком письме Пушкина к Геккерну, сделал Дантеса правым в сем деле. C’est le cas de dire, chasser le naturel, il revient au galop (Вот когда по истине можно сказать: «Гони природу в дверь, она влетит в окно». — Е. А.). Пушкин погиб — и, слава Богу, умер христианином. Это происшествие возбудило тьму толков, наибольшею частию самых глупых, из коих одно порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривая жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантеса Пушкиным, Дантес вдруг посватался на сестре Пушкиной, тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем совершенно невинна. Так как сестра ее точно любила Дантеса, то Пушкин тогда же отказался от дуэли. Но должно ему было при том и оставаться — чего не вытерпел. Дантес под судом равно как и Данзас, секундант Пушкина и кончится по законам, и, кажется, каналья Геккерн отсюда выбудет».

Наверное, все бы как-то успокоилось, поросло быльем, об Идалии забыли бы — она мирно доживала свои годы в Одессе, где умерла в 1890 году. Но тут она позволила себе (правда, со слов какой-то дамы) страшную бестактность или четвертый антипушкинский грех, который уж точно пушкинисты всех времен не простят ей никогда. Якобы, узнав, что благодарные одесситы хотят поставить свой знаменитый памятник Пушкину, старушка собралась поехать на бульвар, к памятнику, «чтобы плюнуть на него». Плевать на солнце нашей поэзии?! Ну уж знаете! Впрочем, неизвестно, ездила ли старушка на бульвар, но это намерение теперь упоминается во всех трудах как одно из свидетельств ее неблаговидного участия в истории смерти Пушкина. Зато какой был бы сюжет для картины: «Митьки уговаривают восьмидесятилетнюю Идалию Григорьевну не плевать на памятник А. С. Пушкину». Так и мы не будем тыкать в нее пальцами, пока ничего не доказано.

Юлия Самойлова: царица балов или верный друг Бришки

В 1846 году графиня Самойлова, по своей давней привычке, путешествовала по Италии. В одном маленьком городке у нее внезапно сломалась карета. К немалой досаде графини, ей, увы, предстояло провести остаток дня и ночь в этом захолустье. Чтобы как-то убить время, Юлия Павловна вечером отправилась в местный театр на премьеру оперы и...

И тут из-за пыльных занавесей убогой ложи ее ловко подстрелил меткой золотой стрелой непоседливый Амур: Самойлова услышала божественный тенор. Он принадлежал скромному и болезненному молодому человеку, дебютировавшему в этот вечер на театральной сцене. Сорокатрехлетняя Юлия мгновенно в него влюбилась. А вскоре она обвенчалась с певцом, после чего молодая пара отправилась на медовый месяц в Венецию.

Подобная история типична для пылкой, сумасбродной Юлии Павловны. Она прожила необыкновенно бурную жизнь, и, наверное, этому способствовала кровь ее непутевых предков, так и кипевшая в ее жилах. Судите сами. По материнской линии она принадлежала к роду графов Скавронских — потомков лишенной комплексов «лифляндской полонянки» Екатерины I. Мать Юлии, Екатерина Скавронская, необыкновенно красивая девица, приходилась племянницей светлейшему князю Григорию Потемкину и состояла в его небольшом гареме, звездами которого были еще три его племянницы. В гедонический век Екатерины Великой над этим лишь снисходительно посмеивались.