Плевицкая

5 сентября в одиннадцать часов Скоблин пунктуально был у меня. Скоблин приехал с женой, так как она его никуда со мной одного не отпускала (боялась, чтобы не удрал). Со Скоблиными я поехал делать покупки, так как они ожидали 6 и 7 сентября гостей. В час дня Плевицкая заявила, что она голодна, и я предложил ей поехать пообедать, на что она мне ответила:

— Я с удовольствием поеду, но вы знаете, что мне ехать в какой-нибудь ресторан неудобно, ведь меня здесь все знают.

Я на это сказал, что, конечно, я превосходно понимаю, что такой звезде не место обедать в столовках, и мы решили ехать обедать в Эрмитаж».

Полностью этот парижский ресторан назывался так: «Большой Московский Эрмитаж». Он был модным и дорогим, оттого Надежда Васильевна его и предпочла. Точнее было бы назвать его рестораном-кабаре. Здесь пели такие известные в ту пору певцы, как Юрий Морфесси, Александр Вертинский, Алеша Дмитриевич, выступал цыганский хор. Открыл ресторан — для живущих в Париже русских и для всех поклонников русской кухни — Алексей Васильевич Рыжиков, который когда-то руководил и московским «Эрмитажем». Поваром пригласил Федора Дмитриевича Корнилова. Его представляли как личного повара последнего русского императора. Он им не был, а работал в столичном ресторане «Европа», и его не раз приглашали в Царское Село на большие торжества. Потом Корнилов открыл свой ресторан «Осетр» на Пляс Пигаль.

Вернемся к отчету Петра Ковальского:

«Пообедав в Эрмитаже, мы отправились бриться, и в парикмахерской Скоблин попросил меня передать ему письмо. Вручая письмо, я ему сказал, что по существу письма хочу с ним немедленно переговорить, но считаю, что парикмахерская — не место для разговоров. Мы условились с Скоблиным поговорить немедленно по приезде к нему. Я поехал вместе со Скоблиными в Ozoir la Ferriere.

По приезде я предложил Скоблину пойти со мной погулять и, когда мы прошли в глухие улицы города, я прямо заявил Скоблину, что приехал специально спросить его, думает ли он бросить затеянную им авантюру и не прекратит ли он играть в солдатики и согласен ли он вернуться как солдат в ряды „родной“ армии?

Скоблин был огорошен поставленным ему вопросом и спросил, на каком основании я задаю ему подобный вопрос. На это я ему ответил:

— Мы решили еще раз предложить всем тем, кого считаем полезными, прекратить белую авантюру и вернуться в ряды новой „русской“ армии.

На это Скоблин меня спросил:

— Кто это „мы“?

— Генеральный штаб СССР! — последовал мой ответ.

— Но если я возвращусь, то там создадут показательный процесс или просто меня расстреляют.

На это я ему ответил:

— Коля! Ты ведь не маленький и должен превосходно знать, что ты не представляешь из себя более или менее крупной величины, а являешься просто военным спецом и показательный процесс над тобой не представляет никакого интереса, а расстреливать тебя — это только поднять международную шумиху, так что, если ты здраво рассудишь, то поймешь, что ты сказал глупость. А тем более я тебе даю гарантию Генштаба, что ты будешь цел и невредим. Конечно, я тебе не говорю, что ты получишь строевую часть. Из тебя сначала надо выкурить твой белый дух, перевоспитать тебя в духе нашей новой армии, а тогда допустить к строевым должностям. Но что ты получишь должность в штабе, то это я тебе гарантирую. Помни, Коля, что я превосходно знаю твой патриотизм и любовь к нашей великой России. А когда поднялся вопрос о твоей вербовке у нас в штабе, то раздались голоса, что Скоблина можно просто купить, предложив ему пару долларов. А я на это возразил, что Скоблин не продается и если он пойдет к нам, то только во имя служения Родине и родной армии. И теперь я жду от тебя прямого ответа: ты с нами или против нас?

Скоблин с дрожью в голосе и со слезами ответил:

— Петя, я всегда считал тебя своим лучшим другом и осуждать тебя за твое поступление в Красную армию не имею права. Каждый по-своему смотрит на вещи, но в данный момент ответить тебе на твой прямой вопрос я не могу, так как это коренная ломка моих убеждений, да и кроме того я связан присягой и тесной дружбой с моими подчиненными, разбросанными по всему свету, которые слепо верят мне и готовы со мной идти в огонь и воду. А еще я связан с Надюшей (его жена), и без нее я не решаюсь дать тебе тот или иной ответ.

Учтя то, что Скоблин находится всецело под влиянием и в экономической зависимости от жены, я решил перенести весь огонь на другой фронт, а именно повести наступление на фронте Плевицкой и, прекращая наш разговор с Скоблиным, я ему сказал:

— Меня удивляют твои рассуждения о присяге, ведь присягу ты давал не личности, а своему народу, и я тебя зову служить народу, и этим самым ты не только не нарушаешь присяги, а больше ее подтверждаешь, разрывая с врагами народа. Что же касается подчиненных тебе чинов, то мы никогда не думали, чтобы ты рвал с ними. Я глубоко убежден, что честные по твоему указанию будут нами завербованы и в Москве будут вместе с тобой служить русской армии.