Пляска на помойке

Невзрачный домишко в центре Москвы был разделен на два отсека: первый этаж принимал легких больных — гонорея и проч.; Алексею Николаевичу надлежало подняться на второй. Там было довольно многолюдно, и он увидел знакомую по клубу литераторов поэтессу. Но когда обрадованно поздоровался с ней, та вытянула физиономию в козью морду и холодно прошествовала мимо.

«Вот и говори потом об общительности наших писателей!» — сказал себе Алексей Николаевич и нашел назначенный ему кабинет.

Очередная медсестра взяла его повестку.

— Сделаем на всякий пожарный анализ крови, а завтра придете на прием к врачу…

«Чепуха! — обрадовался он.— Простая формальность!» — чувствуя некий кайф, словно от легкого наркоза, когда у него брали в сотый раз кровь из вены.

На следующий день Алексей Николаевич приехал пораньше: надо было еще пройтись по магазинам и закупить нужную мелочевку для путешествия в Крым. Другая сестра сказала, что врач будет завтра.

— Ну, как там у вас с анализом… Вы знаете… У вас скрытая форма сифилиса… Врач назначит лечение… -

Выйдя из диспансера, Алексей Николаевич почувствовал, что под ним не асфальт, а мягкие подушки, по которым он перемещается, проваливаясь ногами. «Как называется такая болезнь? Да, кажется, пляска святого Витта!» — слегка пошатываясь, вспомнил он.

Август тем временем распахнул свою пышную ярмарку— все, что могло, цвело, наливалось соками, радовалось теплу и свету: бедные столичные растения, младшие наши братья — собаки и кошки и, конечно, загоревшие за лето, отдохнувшие и ждущие, как всегда любви, горожане. Прохожие, затопив улицу Горького, покупали цветы, яблоки, арбузы, благодарно улыбаясь друг другу и роскошному августу. Студенты, приехавшие к началу учебного года, сцепившись парочками, щебетали о чем-то, безусловно, необыкновенно важном, чего человечество не знало с начала мироздания…

У метро Алексею Николаевичу встретился молодой, однако уже нашумевший своими смелыми статьями критик-почвенник: красавец, явившийся из казачьих краев завоевывать Москву и специально отпустивший бороду, которая делала его поразительно похожим на Ивана Аксакова.

— Я слышал, Юра, ты разошелся с женой… У тебя драма… — Алексей Николаевич желал видеть хоть в ком-то товарища по несчастью.

— Да, Алеша, развелся,— отвечал тот.— Но я полюбил другую. Хорошую девушку. И счастлив. Да ты только посмотри! Как все прекрасно!..

Через каких-то жалких пять лет Алексей Николаевич, уже семейным человеком, вместе с Ташей и крошечной Танечкой, приехал, благодаря перестройке, в Восточный Берлин. Когда он расположился на диване у пригласившего его друга-профессора, в прелестной квартирке на улице с уютным названием «У ленивого озера», тот, внезапно помрачнев, сказал:

— Ты сидишь там, где умер Юра… После завтрака затянулся сигаретой и вдруг схватился за сердце: «Эберхард, помоги!» Пока я бегал за женой — она, ты знаешь, медсестра со стажем — его не стало…

Но теперь, еще не зная, что ему придется хоронить Юру на Новокунцевском кладбище, а не Юре его — на Ваганьковском, Алексей Николаевич только бормотал, спускаясь по эскалатору:

— Как? Все прекрасно? Как может быть все прекрасно? И как они, эти люди, могут улыбаться, шутить, радоваться солнцу, в то время как я

болен? Так вот чем завершились мои прогулки с доктором Люэсом!..

Хауз-майор, как мог, успокаивал его:

— Жизнь еще не кончена, старичок! Это не катастрофа. Билет в Крым тебе придется, конечно, сдать. Я тебя устрою к лучшему венерологу Советского Союза. Который лечит всех кремлевских детей и внуков. Я тебе порасскажу о них такого… Только не болтай! А напиши мне несколько поздравлений. Позарез нужно. В стихах и в прозе…

Он достал свою фантастического вида записную книжку, распухшую, словно дама в интересном положений вкладками и вклейками, где не по алфавиту, а по какому-то только владельцу известному коду располагались адреса и телефоны, и, слюнявя короткий указательный палец с агатовой гематомой под ногтем, забормотал:

— Повару в Доме журналистов послезавтра семьдесят. Хороший старик! Ему бы написать адрес в стихах. Киоскерше в одном министерстве на той неделе пятьдесят. Без мужа. Вырастила двоих детей. Хорошая девушка! Это она достала тебе Даля. Ей можно в прозе. Но очень чувствительно… Директору зала Чайковского тоже нужно поздравление. Подпусти что-нибудь музыкальное...

— А он на чем играет? — пряча раздражение, сказал Алексей Николаевич.

— Конечно, играет. На биллиарде. Мне позавчера двести грамм проиграл… Ну вот и все. Нет, еще, чуть не забыл. Старый большевик, еврей, отсидел двадцать лет! Такой добрый. Этому можно и попроще. Как говорится! по-партийному…

«Чтоб ты лопнул, проклятый паук!» — застонал Алексей Николаевич, сел за электрическую машинку и начал кропать:

Твоя душа,

Как август, и пышна, и хороша…

Ночью у него разболелось под левой лопаткой. Было такое чувство, словно ее выдирали, как доску из забора. Алексей Николаевич поплелся на кухню. Там в холодильнике он оставил только что купленный флакон валокордина. Дефицитное лекарство!