Пляска в степи (СИ)

— Нет, — Чеслава грустно усмехнулась. — Не слабая. Убили у нее кого-то, вот и все.

Горазд толком не уразумел, о чем говорила воительница. Почти каждый потерял кого-то в сече: друга, брата, отца, сына, мужа, жениха... Но не всякий замыслит князя убить. Это надо разума лишиться, чтобы такое придумать.

— Мы отправимся с рассветом следом за Святополком. Наших раненых заберет черноводский князь.

Горазд пошевелился и попытался приподняться хотя бы на локтях, но сил ему не хватило. Думать про ладожский терем да про княжича было страшно. А про Ярослава Мстиславича — еще страшнее. Он и помыслить не мог, что на сердце у князя нынче творилось. Да и у всех остальных, у каждого кметя, который мыслил, что главного ворога они уже одолели, когда разбили хазарское войско. Нынче же выходило, что от чужих княжеств они хазар отбросили, а свое — не уберегли. И разоряет теперь Святополк их родные земли, сметает все на своем пути к ладожскому терему.

— Там воевода Крут... — Горазд и сам не заметил, как заговорил вслух. — Он оборонит.

Вздохнув, Чеслава кивнула. Ждала ее в тереме оставленная княгиня... совсем одна, без защиты, без верного человека рядом. Немудрено, что стреляла воительница по сторонам мрачным взглядом, да лицом почернела.

— Береги себя, — шепнул ей на прощание Горазд, смотря на ее повязки. Раздробленной рукой Чеслава шевелить не могла, но, верно, никому и в голову не пришло велеть ей остаться среди раненых.

С собой Ярослав забирал всех, кто мог держаться в седле. Он и сам на ногах неровно стоял, но себя-то князь никогда не жалел. Чтобы одолеть святополковскую дружину, ему понадобится каждый меч. Ведь княжича и его людей не рубили хазары. Не проливали они свою кровь в степи. Ушли они чистыми, свежими; едва ли с десяток наберется тех, кто в сече наравне с хазарами сражался, и все они нашли свою смерть на чужой земле.

Совсем тоскливо сделалось Горазду, когда увел Ярослав Мстиславич дружину в погоню за Святополком. Почти никого не осталось из кметей, с которыми он хорошо сошелся. Гридня Лутобора так и не сыскали. Дикие хазары могли и на куски его разрубить; так, что и родная мать не узнала бы покалеченное тело сына.

Чеслава рассказала, что и Храбр Турворович, и сын его Бажен сложили головы в хазарской степи, и лишь несколько кметей из дружины князя Некраса пережили сечу. Выходило, из-за княжича Святополка вырезали почти целый терем... И нынче он спешил добраться до Ладоги...

Через несколько дней после ухода Ярослава с дружиной из черноводского княжества добрались, наконец, повозки: забрать раненых, пополнить изрядно оскудевшие запасы еды и целебных снадобий. Горазд, провалявшийся на спине едва ли не две седмицы кряду, уже пытался потихонечку вставать, несмотря на жуткую боль в груди, сопровождавшую каждое его движение.

По дороге в сторону черноводского княжества ему рассказали, что хазарскую девку, вознамерившуюся убить Ярослава Мстиславича, не казнили, а вместе с ними везли в терем Буяна Твердиславича. Посулили она выдать место, где мог укрываться Багатур-тархан. Его-то, как и Святополка, во время сражения никто и не видал. И потом не сыскали, когда нашли и разорили хазарское становище.

Уже оказавшись в черноводском тереме, Горазд, как встал на ноги, сходил на пленницу поглядеть. Шибко любопытно ему было, что за девка была. Про нее разные слухи ползли. Кто-то из плененных хазар называл ее дочерью Багатур-тархана, кто-то — женой. Не то самого тархана, не то княжича Святополка... Такое в голове, конечно, не укладывалось. Как могла хазарская девка стать водимой руса, да еще и княжича?.. Про наложниц хазарских Горазд слыхал, а вот про жен — нет.

Девка ему не понравилась. Тощая, черноволосая, лицом острая, темная; глазища — тоже темные, жуткие. Черная душа, вестимо, у нее была, она-то и виднелась в ее очах. Ничего в ней не было красивого: волосы — жесткие, как солома; косы — мелкие, с мизинец толщиной. Ни подержаться толком, ни в ладони сжать. Все украшения свои девка давно растеряла, лишь несколько колокольчиков было вплетено в косы, да и они уже больше не звенели.

Один раз сходил посмотреть Горазд и зарекся больше на нее глазеть.

Оставшиеся ладожские кмети ждали из терема добрых вестей, но они все никак не приходили. На них уже поглядывали с противным сочувствием, за которым угадывалось любопытство, и Горазд старался пореже заговаривать с людьми. Всю душу ему истрепало затянувшееся ожидание, и впервые уразумел он, что чувствовали те, кто оставался в ладожском тереме, когда князь уводил войско в поход.

Как денно и нощно они прогоняли дурные мысли, а те возвращались в страшных снах. Как всматривались вдаль в тщетных попытках разглядеть гонца. Как вздрагивали от стука копыт и кидались к каждому всаднику, въезжавшему в ворота терема. Как считали тоскливые дни, не ведая, увидят ли они когда-нибудь еще тех, кого любили и ждали... Никогда прежде еще Горазд так часто не вспоминал мать. Нынче-то он понимал, как болело у нее сердце, всякий раз, как сын ступал за дверь родной избы.