Плёвое дельце на двести баксов

Я перевел взгляд на окно, из которого можно было разглядеть кусок улицы, где располагалась «Шейхана». Но сначала мои глаза уперлись в находившуюся по соседству трансформаторную будку. Я невольно отметил появившуюся на ней новую надпись. Аккуратным почерком отличницы было выведено на грязноватой стене розовым мелком: «Кто бросается яблоками, тот сука!»

А на улице я заметил припарковавшийся к тротуару темно-синий джип «Шевроле». Тот расположился между «Шейханой» и отделением какого-то банка, имевшего совершенно не понятное для меня, а потому и не отложившееся в моей памяти название.

У джипа стоял, покуривая, коротко стриженный верзила, сильно походивший на того бычка-охранника, что находился в дверях кафе, когда его босс наслаждался неземным вкусом местного бренди. Но тогда я прошелся по секьюрити лишь мимолетным взглядом, не вдаваясь в детали его облика, — в милиции я теперь не служил, и всякие там особые приметы мне были ни к чему. Ныне вся публика такого рода стала для меня на один штамп, и сказать определенно, не этот ли бычок покинул бар минуту назад, я не мог.

Итак, если в чемодане все же деньги? — снова задумался я. Конечно, много баксов там быть не может — уж слишком небрежно обращался с кейсом секретарь.

С другой стороны, эти двое, бугор со своим прихвостнем, находились явно на взводе, собственные действия контролировали абы как, а охранник сканировал окружающую среду на предмет ее безопасности, и ему секретарский кейс был до лампочки Ильича.

Я стал припоминать случаи из своей служебной практики, когда во время операций по захвату подозреваемых фигурировал их компактный багаж вроде такого вот кейса.

Да, подобные случаи встречались, и довольно часто. И, помимо какой-то важной для братков бумаженции да оружия, на которое, конечно же, имелось разрешение, в дипломатах попадались и драгоценности, и деньги. Штук десять, двадцать баксов — обычное дело.

Двадцать тысяч долларов… Да, такие деньги мне бы совсем не помешали…

Командировка в Чечню Пермского СОБРа, в котором я служил, закончилась для меня плачевно. Через полгода я был ранен в колено и едва не остался без ноги. Вместе с другими покалеченными меня перебросили авиарейсом в Москву, и — спасибо столичным хирургам — хожу я сейчас на своих двоих.

Но все-таки полностью излечить ногу не удалось. Врачи пояснили: все, что можно сделать за «спасибо», они сделали. Дальнейший курс лечения, включающий применение качественных импортных суставных имплантантов и операций на дорогостоящей, опять-таки импортной, аппаратуре, требует финансовых средств, не предусмотренных сметой ни Министерства обороны, ни МВД.

«Сколько?» — спросил я тогда эскулапов. Оказалось, минимум двадцать тысяч долларов.

Взять их было неоткуда. В Перми остались мать, зарабатывающая гроши школьной учительницей русского языка, и младшая двенадцатилетняя сестренка, которые сами нуждались в моей помощи, — иначе хрен бы меня понесло в эту гребаную Чечню.

А «боевые» мне, кстати, так и не выплатили. Высокое начальство сослалось на то, что войны на самом деле никакой нет, а попали мы с ребятами под обстрел якобы по собственной халатности. Кое-кто из наших подал в суд, и даже будто бы некие бабки оттяпал, но я терпеть не могу всяких там сутяжнических дел.

Я научился ходить, не хромая, однако из органов меня все равно поперли — бегать-то я практически не мог. Хорошо хоть инвалидность по второй группе оформили, но это, конечно, помощь грошовая.

На Урал я не вернулся — там с покалеченной ногой ничего не заработаешь. Остался в Москве, снял малогабаритную загаженную квартирку на краю города за сто пятьдесят баксов в месяц. С помощью москвича Толяна, с которым вместе лежали в больнице, устроился в охрану на молочном комбинате. В месяц выходило со всеми доплатами тысяч десять рубчиков. От кадровика свою неполную дееспособность удавалось пока скрывать.

Вот так и жил: платил за жилье, покупал скромную жратву с редкой и столь же скромной выпивкой, кое-какие шмотки, остальное отсылал в Пермь.

Похудел фундаментально. Фигурка стала прямо-таки девичья, те самые 90–60–90. Перспектив — вообще ноль. Даже толковой бабой для семейной жизни с таким вот социальным статусом не обзаведешься.

А тут двадцать тысяч долларов… Если они в кейсе, конечно, есть. Но что мне мешало это проверить?

Я опять взглянул в окно. Бычок уже оказался не один. Рядом с ним находилась знакомая троица из бара. А этот бычара — видимо, их водила.

Они стояли у джипа и о чем-то оживленно переговаривались. Не похоже, что куда-нибудь спешили. Стояли и будто ждали, когда бывший собровец с соседнего столика вынесет забытый ими чемоданчик.

Двадцать тысяч…

А что я с ними мог бы сделать? Наверное, все-таки потратил бы на операцию. Доктор сказал: ногу можно починить так, что вообще без всяких последствий — хоть мяч гоняй, хоть на дискотеке отплясывай, хоть на службу возвращайся (но это уж дудки!).

В общем, стандартная операция. Только деньги нужны… Двадцать тонн… И начнется совсем новая жизнь.

Но Паоло сказал: брать чужое нельзя. Это, мол, не по Евангелию.